Юрий Иванов-Милюхин - Казачий дух

— Пики к бою-у! — пронесся по рядам очередной приказ атамана, перекрываемый дикими подвываниями абреков. — В атаку-у, отцу и сыну!..

Лес пик дрогнул и принял горизонтальное положение, наконечники холодно блеснули в лучах солнца, задержавшего свой бег. Терцы вонзили каблуки в бока скакунов и понеслись навстречу врагу. Оглушительный свист перекрыл крики горцев с их визгами, он заставлял прислушиваться только к себе и думать лишь об одном — как уничтожить противника. Панкрат увернулся от молниеносного высверка клинка над своей головой, не останавливаясь, воткнул пику в набегавшую толпу горцев. Затем выхватил из ножен шашку, проскакал еще некоторое расстояние и обрушил ее на ключицу абрека, не ожидавшего его появления перед собой. Лезвие глубоко вошло в тело, но казак не дал ему возможности застрять между костями, сразу потянув на себя. Увидел, как отшатнулся от него еще один горец, наконец-то прозревший, как судорожно схватился он за уздечку, пытаясь избежать столкновения. Но сгрудившиеся за ним соплеменники надавили, вопреки воле всадника насаживая его тело на острие Панкратовой шашки, как на шампур. Привычная дрожь, как всегда появлявшаяся перед началом битвы, прошла сама собой, уступив место праведной ярости. Атаман перестал оглядываться по сторонам, чтобы уклоняться от случайных ударов, он знал, что со всех сторон его успели прикрыть станичники. Теперь его путь пролегал туда, куда он сам надумал бы повернуть. Полковник поднял кабардинца на дыбы и бросил его в том направлении, в котором успел увидеть серебристую папаху Шамиля, предводителя всех горцев. Вокруг продолжали напирать абреки, пытавшиеся осадить лошадей, набравших скорость, они закручивали их на месте, невольно подставляя затылки и спины под клинки терцов. Но очередные толпы кавказцев, следующие за ними, не могли ничего изменить, в свою очередь сами проталкиваемые под казачью мясорубку давившими на них соплеменниками. И вряд ли кто мог бы выбраться живым из этой кровавой свалки, ему просто некуда было бы деться. Воин, вступивший в бой первым, изначально был обречен на гибель, если он не представлял из себя вождя, со всех сторон охраняемого своими верными товарищами.

Панкрат упрямо держал то направление, которое выбрал, он ничего не мог разглядеть вдали из-за пота, заливавшего ему глаза, и за лесом рук со злым железом в них. Он давно ориентировался только на мелькание человеческих тел перед глазами. Лишь изредка казалось, что впереди все-же трепетал край зеленого полотнища, напоминающий о том, что встреча с имамом и с кровниками может состояться. И полковник снова и снова наносил клинком удары с оттяжкой, наклоняясь то вправо, то влево, или бросаясь на холку своей лошади и протыкая живую плоть острием, если абрек становился поперек его дороги. Он уже вошел в то состояние, из которого его могли вывести только две причины — смерть или победа над врагом.

Но была и третья причина, о которой атаман редко задумывался — это был зов родной крови.

— Панкрат… — как сквозь подушку почудился ему голос Захарки, среднего из братьев. Полковник внутренне подобрался, выбрав момент, когда абреки отшатнулись от него и место вокруг немного расчистилось, обернулся назад. — Панкрат, не ходи на Шамиля, нам надо обложить Мусу с родственниками братьев Бадаевых, чтобы они не сумели убежать.

Захарка, а за ним Петрашка с зятем Буалком и еще несколькими станичниками, устремились в проход, проделанный отрядом полковника, и теперь пристроились ему в хвост.

— Вы почему оставили свои посты? — взвился было походный атаман. — А если абреки начнут одолевать, тогда кто кого будет ловить?

— Там без нас героев хватает, — отбивая саблю горца и нанося ему ответный удар, прокричал Захарка, ему на помощь поспешил француз Буалок. Похоже, средний брат взял на себя обязанности старшего в группе. — Чего стоит один Никита Хабаров, ищерский атаман, которого ты определил на правый фланг.

— А где дядюка Савелий?

— Он с червленцами и со своими сыновьями держит левое крыло.

Панкрат рукавом черкески бездумно чиркнул по лбу, залитому потом, затем трепыхнул ноздрями, уже впитавшими свежий запах крови:

— Этот Муса вместе с Бадаевыми пристроился за Шамилевой спиной, они все на одном месте, где полощется зеленое ихнее знамя, — отрывисто сказал он. — Захарка, обходите мстителей слева, чтобы отсечь им пути отступления, а я пойду по прямой.

— Понял, братука, — откликнулся средний брат, подбирая поводья и заворачивая морду скакуну.

Оба отряда разделились, каждый из них взялся прокладывать свою дорогу к одному для всех месту, и каждому участнику операции хотелось первым дотянуться до главных вождей абреков. А вокруг кипела битва, противники успели разбиться на множество небольших групп, внутри которых рекой лилась кровь. То один, то другой всадник вдруг вскидывал руки и мешком падал с седла на землю, где его добивали лошадиные копыта. Отчаянные крики со звериным ревом сопровождались звоном булатных клинков, снопы искр вспыхивали над головами воинов и осыпались на их черкески, затмевая солнечный свет. Скоро исход поединка стал зависеть не от умения удальца джигитовать клинком и не от гибкости его тела, потому что усталость начала уравнивать всех, а от того, как поведет себя под ним его верный конь. Если лошадь не теряла разума и знала наперед, куда ступить копытом, то смерть обходила этого всадника стороной, потому что конь не спотыкался о трупы, успевшие усеять траву на горном склоне. А если животное выкатывало глаза и двигалось только за счет инстинктов, то на таком воине можно было ставить крест. Казачьи скакуны, вдобавок, были приучены вскидывать передние ноги и подковами просекать противникам бедра, вместе с боками их коней. Горцы, знавшие про эти особенности, старались сначала саблями отсечь им ноги, а потом добить хозяина, падавшего с седла. Но и тогда терца невозможно было взять голыми руками, прежде чем скатиться на землю, он успевал дотянуться острием клинка до любой части тела абрека и нанести ему глубокую рану. В отличие от кавказцев, поддававшихся эмоциям, хлеставшим у них через край, казаки никогда не теряли самообладания. Вот и сейчас абреки, имевшие преимущество от неожиданности своего нападения, стали увязать в рядах терцов, сумевших сдержать их плотные ряды и даже начавших их теснить. Все чаще можно было увидеть, как горец, растративший боевой пыл, отскакивал в сторону и принимался вертеть головой вокруг в поисках спасительного укрытия. Его не находилось, потому что крутой склон горы был открыт всем ветрам. Зато черные глаза джигита натыкались на не менее жгучие взоры мюридов, не выпускавших ситуацию из-под своего контроля. К ним-то и рвались отряды Панкрата и Захарки, упорно пробивая толстую стену из воинов аллаха. Этих главарей надо было уничтожить во чтобы то ни стало, тогда разметать по ветру всю армию абреков, состоящую из более чем двух тысяч человек, не составило бы большого труда.