Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор
Третьим человеком, кто знал очень много о происходящем в Шато-д’Оре, был старый добрый отец Игнаций. Он крестил и Альберта, и Альбертину, и Андреаса. Его всегдашняя болтливость никогда не задевала и, разумеется, не обижала. А если кто и любопытствовал, проникшись россказнями веселого священника, то вскоре и исчезал или помирал как-нибудь быстро, без особых хлопот.
Носителями тайн были, разумеется, и дети Клеменции, пусть и огражденные от любопытных многочисленными охранниками, и потому каждый из них, помимо шпионажа за окружающими, шпионил и за своими коллегами, ибо не знал, за кем шпионит и кто шпионит за ним. То есть ни воины, ни челядь, ни духовные лица не чувствовали себя спокойно даже в самые спокойные дни. Никто, кроме Клеменции, не знал ВСЕГО — и не должен был знать. Ни Корнуайе, ни отец Игнаций, ни Андреас, ни даже дети Клеменции ВСЕГО не знали. Даже средь ясного дня в Шато-д’Оре стояла глубокая непроглядная ночь. Суеверная дворня насочиняла массу легенд и ужасных историй, спустя века вошедших в сборники народных сказок, где действовали вурдалаки, привидения, драконы, ведьмы…
…В спальню постучали.
— Кто? — раздраженно спросила Клеменция.
— Теодор, ваша милость, — послышался детский голос.
— Входи. — Клеменция уже забыла, зачем вызвала пажа.
Паж, двенадцатилетний мальчик в вязаных штанах и полотняной рубахе со свободным воротом, поверх которой была надета куртка-безрукавка из красного бархата, бесшумно вошел в комнату и остановился, низко склонив голову. Любой вызов к графине, а особенно в такую пору, не предвещал ничего хорошего.
— Подойди ближе! — Клеменция полулежала на подушках и все еще никак не могла придумать, что бы такое сотворить с пажом. Сечь его ей не хотелось, а поручений вроде бы и не имелось. Паж тем временем сделал несколько шагов вперед и остановился у спинки кресла, на котором Клеменция порола служанку.
— Ближе, дурачок! — загнув указательный палец, поманила его Клеменция. — Да подойди ты, чучело! Сколько тебе лет, Теодор?
— Тринадцать… будет после будущей Пасхи… — выдавил мальчик.
— Балбес! — усмехнулась Клеменция. — Пасха два месяца как минула. Тебе еще только двенадцать… Ну ладно, снимай штаны…
Клеменция заложила руки за голову, растопыренными пальцами пошевелила свои расчесанные на ночь волосы, полюбовалась своей пышной грудью и опять не устояла пред зовом плоти. С циничной усмешкой графиня рассматривала пажа. От ее взора не укрылось, что мальчик весь дрожит, и она поняла, что бедняжка решил, что его хотят высечь. Он спустил штаны и, нагнувшись, встал в позу, удобную для порки.
— Все остальное тоже снимай! — приказала Клеменция.
— Грех, ваша милость!
— Молчать! Исполняй! — приказала Клеменция. — Делай, что говорят! Все грехи беру на себя!
Мальчик снял рубаху, штаны и, прикрыв ладонями срамное место, склонился перед графиней в чем мать родила.
— Подними руки вверх! — приказала Клеменция. — Ну! Живо!
— Срамно, ваша милость, боюсь я, — пролепетал мальчик, краснея до ушей. Однако он знал, что бесполезно возражать, и поднял руки.
Клеменция осмотрела интересующий ее предмет, проговорила:
— Залезай ко мне. Ну, живее, олух!
Как только Теодор робкими шажками подошел к изголовью постели, Клеменция накрыла колпачком носик глиняной светильницы, освещавшей комнату своим неверным, коптящим пламенем. Уже в темноте Клеменция сдернула с себя рубаху и отшвырнула ее на край постели, к своим ногам. Она откинула одеяло и, рывком втащив пажа на кровать, прижала к себе. Жгучее и бесстыдное желание охватило ее, и дьявольская страсть эта была непреодолима.
— Ишь ты, мальчик мой, — обдавая Теодора горячим дыханием, забормотала она, — мя-ягонький, те-епленький… Сейчас посмотрим, что у тебя там, потискаем… Вот та-а-ак, вот та-а-ак, вот та-ак… Маловат, маловат, сладенький, быстрее расти… Тебе больно?
— Нет, — прошептал Теодор. — Только стыдно… Я боюсь…
Одной рукой обнимая лежавшего на боку мальчика, Клеменция другой рукой усердно массировала не развившуюся еще, но уже способную твердеть плоть, говорила ему на ухо:
— Какое все маленькое… Ого, вот и побольше! Больше и крепче… и, как грибок, со шляпкой…
— Ваша милость, я боюсь…
— Чего ты боишься, дурачок? Я хочу научить тебя одной игре… В нее ты будешь играть только со мной и только когда я захочу, понял? И еще вот что… Ты никому, даже на исповеди, не должен об этом рассказывать. Помнишь Пауля? Помнишь?! Ну так вот… Пауль умер потому, что рассказал на исповеди о нашей игре. Ты понял? Никому!
— Мне страшно! — заныл мальчик. — Отпустите меня.. спать, ваша милость! Я ничего никому не скажу! Я боюсь, что вы вся голая.. И дергаете..
— Ничего не бойся, когда ты со мной, — прошипела Клеменция. — Я только днем злая, а ночью я добрая… Ты можешь трогать у меня все что угодно…
Графиня перевернулась на спину и уложила мальчика поверх себя. Прикрыла его одеялом и спросила:
— Тебе тепло? Дрожишь весь…
— Мне стр-р-рашно! — лязгая зубами, пролепетал мальчик.
— Ничего, сейчас все пройдет, все будет хорошо.. все будет…
Она приподнялась, поправила подушки, раздвинула ноги и уложила Теодора между них…
— Тебе уютно, малыш, не правда ли? Как в колыбельке, верно? — шептала Клеменция, легонько сжимая мальчика своими жаркими потными ляжками. — Приятно, правда? Тепленькое к тепленькому, мур-мур-мур! Ну, так не страшно?
— Нет… — выдохнул мальчик. — Так мягко…
— А ты ничего не хотел бы потрогать? — прошептала Клеменция. — А вот я хочу! Хочу, чтобы ты погладил меня… Вот здесь… Ну-ка, давай сюда, вот так…
Держа Теодора за запястья, она притянула его к себе и крепко прижала к грудям.
— Какие нежные ладошки! Ну, мои хорошие — вниз… М-м-м! Хорошо, хорошо-о-о… Теперь, ладошки, — вверх… Та-а-ак! Теперь… сюда, сюда… О-о-ох, сладенькие мои! Да я вас сейчас зацелую…
И Клеменция принялась целовать ладони Теодора, поглаживая его по бедрам. Теодор хлопал глазами: секли его часто, а вот целовали в первый раз… Он робко прикоснулся губами к тугой огромной груди Клеменции, обвил мощный ее стан своими худенькими руками и доверчиво положил голову на плечо своей госпожи…
— Мне хорошо, ваша милость… — прошептал он, — только страшно…
— Знаешь что? — сказала Клеменция. — Попробуй-ка… Ну ладно, еще рано…
Она протянула руку и взялась за его член. Он был напряжен и тверд.
— Сейчас мы поиграем, — сказала Клеменция. — Сперва я тебе покажу, что надо делать, а потом ты будешь все делать сам… Понял?
