Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Санин Владимир Маркович

— Но ведь это моя главная задача, мама… Как тебе нравится?

Мерзавец Гвоздь не теряет времени даром и осыпает Надю комплиментами.

— Максим! — взывает Надя. — Поторопись, я боюсь не устоять!

Я приподнимаю чрезвычайно довольного собой Гвоздя за шиворот и встряхиваю, как щенка. Гвоздь покорно висит, как братец Кролик из моих любимых сказок, его смазливая физиономия расплылась в улыбке.

— А если это любовь? — мечтательно спрашивает он.

Надя чмокает его в щеку.

— Учись, Максим!

— Твое счастье, негодяй, что ты мне нужен. — Я швыряю Гвоздя на диван.

— Побереги пыл, пойдем на смотрины к «белым невестам».

Так называл лавины наш друг Ганс Шредер, с одной из них в австрийских Альпах он и сочетался законным браком, мир его праху…

Как принимаются решения

— Ну, где твой буран? — с насмешкой встречает меня Мурат. Паникер, Максим, ой панике-ер! Пошли в кабинет.

Буран в горах — самая капризная штука на свете; впрочем, то же самое говорят моряки о штормах, а полярники — о своих пургах. Ну словно какая-то невидимая рука включила реостат! С того времени, как я напугал Мурата по телефону, порывы ветра с каждой минутой ослабевали и гасли — буран терял последние силы, иссякал; когда же мы подошли к управлению, с неба мягко, как на парашютах, спускались одинокие снежинки. Типичный «генеральский эффект».

— Панике-ер! — с наслаждением повторяет Мурат, развалившись в своем кресле. — Чего молчишь?

— Тебе хорошо, ты выспался… — жалуюсь я.

— Это я выспался? — взрывается Мурат и сбивчиво излагает все, что он обо мне думает.

Равнодушно позевывая и смеясь про себя, я не без зависти вспоминаю, что Юлия, когда расходилась, на часы не смотрела и бездельничать не позволяла. Видимо, Мурат догадывается о моих мыслях и круто меняет направление главного удара. — А ты чего в глазах мельтешишь? Садись!

Это относится к Гвоздю, который бродит по кабинету, осматривая многочисленные кубки и грамоты в витринах.

— Ваши трофеи, Мурат Хаджиевич? — голосом отпетого подхалима спрашивает он.

— Не твое дело!

— Не мое так не мое. — Гвоздь, как человек маленький, садится на краешек стула и исподтишка мне подмигивает. — Я и так знаю, что в «Спорте» вас еще кавказским Жаном-Клодом Килли называли.

Откровенная и грубая лесть, к тому же бессовестное вранье.

— Преувеличиваешь, — смягчается Мурат, с симпатией глядя на честную физиономию Гвоздя. — Ты еще не женился?

— Нет, готовлю материальную базу.

— Машина, мебель?

— В этом роде, — туманно отвечает Гвоздь, запланировавший на лето покупку новых штанов. — Вот бы вас заполучить тамадой, Мурат Хаджиевич!

— Вполне возможно, — великодушно обещает Мурат. — А ты не паникер, как твой начальник?

Гвоздь корчит серьезную рожу — в знак свидетельства, что он не паникер.

— Ну и что ты предлагаешь? — доверчиво, с подкупающей искренностью спрашивает Мурат. Он любит советоваться с народом, с простыми людьми — с инструкторами, горничными, вахтерами. Многие на это клюют, не догадываясь, что слушает их Мурат вполуха, а то и вовсе отключаясь.

— Я? — Гвоздь с сомнением тычет себя пальцем в грудь.

— Ты.

— А мне можно высказаться? — Простодушный Гвоздь еще не верит.

— Нужно, — весомо подтверждает Мурат, гордый своей демократичностью. — Представь себе, что тебя посадили в мое кресло. Представил?

— А вы где будете? — дурашливо интересуется Гвоздь.

— Это неважно, меня нет, ты — начальник, — снисходительно поясняет Мурат. — Что ты будешь делать?

— Женюсь и — в отпуск, — после некоторого раздумья решает Гвоздь. — В Пицунду.

— Ну а сейчас, сейчас какое решение ты примешь в связи с бураном?

— Ясное дело, — уверенно говорит Гвоздь. — «Всем, всем, всем! Объявляется лавинная опасность! Выход из помещений…»

— Тьфу! И этот тоже паникер. — Мурат сразу теряет к Гвоздю всякий интерес. — Тебе что, — вдруг нападает он на меня, — тебе плевать, а у меня убытки! Один день простоя канатки — пять тысяч, понял?

— На водке доберешь, на барах и ресторанах.

— А, что с тобой говорить. — Мурат безнадежно машет рукой. — Спиртное по другому ведомству, как не понимаешь?

Он встает, подходит к окну, смотрит на склоны. В одном он, конечно, прав, на его убытки мне плевать. Ну, не получит Мурат квартальной премии, парой сережек у Юлии будет меньше, велика беда.

— Буран кончился, а ты паникуешь, — угрюмо бурчит Мурат. Склоны как склоны, снег выпал — ну и что? Обязательно лавины? Даже сам Оболенский говорил, что не после всякого бурана лавины.

Я молчу, пусть облегчит душу, «А все-таки жаль», как поет Окуджава, что нам уже по тридцать и, вместо того чтобы честно бороться на склонах, мы обречены отныне на кабинетные распри. У меня-то способности были обыкновенные, а Мурат, не променяй он спорт на карьеру, мог бы и в чемпионы пробиться.

— Если каждого снегопада бояться, Кушкол закрывать надо, — убеждает он самого себя. — Когда мы были в Инцеле, тоже прошел буран, а они расчистили трассы и катались. Помнишь?

— У них сантиметров пятьдесят выпало, а у нас восемьдесят. К тому же во время снегопада они лавиносборы из минометов обстреливали.

— А почему ты этого не делаешь? Две зенитки даром стоят, взял бы и обстрелял.

— Демагог ты, Мурат. — Я начинаю злиться. — Пять раз тебя просил дать на сезон артиллеристам квартиры, жили бы они здесь — никаких проблем не было.

— А где я тебе возьму квартиры? — огрызается Мурат. — Подмахнешь проект — тут же дам, вот смотри, расписку пишу. Ну?

— Пошел ты со своим проектом…

Не дипломатично, сейчас с Муратом нужно бы разговаривать по-иному. Он отходит от окна и с силой садится в кресло, впервые я отчетливо вижу в его глазах откровенную неприязнь. А за что ему меня любить? За лыжи, которые отдал ему в Гренобле? Так добрые дела не прощаются, именно с той поры Мурат стал от меня отдаляться. За Юлию, которую он у меня отбил? Так он мучится незнанием, была или не была она моей. За то, что я единственный в Кушколе человек, который от него не зависит и не ищет его дружбы?

Я тоже его не люблю — за сытую непогрешимость в суждениях, за хамство по отношению к подчиненным и, наоборот, за прикрытое широким гостеприимством раболепие перед начальством. Я тоже далеко не ангел и тоже, бывает, даю волю страстям, когда нужен здравый смысл, но, по крайней мере, выбираю друзей из тех, кому я нужен, а не из тех, кто нужен мне. Я знаю, что рано или поздно мы столкнемся — как два самосвала, учитывая наши весовые категории.

Кажется, я здорово его разозлил.

— Отвечай одним словом, — цедит Мурат. — Будут лавины?

— Вполне могут быть.

— Значит, вполне могут и не быть?

— Я не господь бог, я могу только предположить.

— Манэврируешь? — Мурат сужает глаза до щелочек. Подчиненные больше всего его боятся, когда он непроизвольно начинает говорить с акцентом. — Отвечай чэстно: будут лавины? Да или нэт? Ну? Ага, молчишь?! — Он снимает трубку, набирает номер. — Измаилов, ты? Где там Хуссейн Батталов? Пусть собирает своих людей, инструкторов и укатывает туристскую трассу. Что?! Кто тэбэ начальник, Хаджиев или Уваров? Выпол-нять!

Трубка с размаху летит на рычаги. Хорошая штука телефон, пар выпущен. Наполеон, у которого не было телефона, в таких случаях разбивал фарфоровый сервиз. Мурат открывает папку и углубляется в бумаги, которые, видимо, очень его интересуют. Он даже хмыкает и делает рукой какую-то пометку — явное доказательство, что он забыл о моем существовании. Переигрывает, и на глазок видно, что его грызет червь сомнения.

— Ну, чего сидишь? — не выдерживает он. — Если хочешь чего сказать — говори.

Теперь и мне хочется поиграть, ведь ему не известно, каким аргументом я запасся перед выходом из дома. Пусть это будет моя маленькая месть. Гвоздь весь извелся — так ему не терпится увидеть, как Мурат на нее отреагирует.

— У меня к тебе просьба.