Пол Андерсон - Королева викингов
Сквозь открытую дверь — сквозь холодную тишину — до него донесся звонкий каркающий крик ворона.
Хокон поднялся. Он поклонился, вышел, закрыл дверь, взял свое копье и пошел обратно. Он сделал все, что мог. Норны давно определили судьбы мира. Но человек обладал свободной волей для того, чтобы без страха встретить свою участь.
XXX
Близилась весна. В Норвегии ярл и король собирали людей и готовили корабли. Над Оркнеями ревел западный шторм. На следующий день после его окончания волны, разбивавшиеся об утесы Хоя, все еще продолжали перекатываться через мол в бухточке Раквика. Когда же волны утихли, люди, спустившиеся к морю, чтобы посмотреть, не поврежден ли их причал, нашли на его камнях мертвое тело. Этого мужчину, должно быть, смыло с какого-нибудь корабля — если судно не потонуло целиком — и принесло сюда. Тело уже начали расклевывать чайки. По изорванной промокшей одежде нельзя было ничего сказать о том, кем он мог быть, а лицо было разбито до такой степени, что никто не смог бы его узнать. Единственное, что можно было сказать почти с уверенностью, так это то, что он был молодым.
Когда люди несли его по тропинке, из дома вышла Гуннхильд. Рыбаки остановились, чтобы приветствовать ее. Она стояла некоторое время под соленым ветром, слушая гром прибоя, а потом спросила:
— Что вы собираетесь сделать с ним?
— А то же самое, что всегда делаем с такими, госпожа, — ответил один из рыбаков. — Выроем ему могилу. У нас есть неподалеку особое место как раз для этого.
— Нет, — ответила она. — Этот человек должен получить кое-что получше.
Она заставила их переодеть его в хорошую одежду, за которую щедро заплатила, и похоронить его на мысу Голова Рора, чтобы он мог видеть море, которое было его жизнью. Прежде чем люди начали зарывать могилу, Гуннхильд положила на грудь мертвецу золотой браслет.
— Тот, кто его украдет, через несколько дней умрет недоброй смертью, — предупредила она.
На могилу взгромоздили большой валун и зарезали петуха, которого тоже купила Гуннхильд. Слишком большое жертвоприношение могло заставить задуматься о том, что их не касалось. Кроме того, золотой петух в Асгарде и черный петух в Хельхейме должны были в неведомый день, когда наступит конец мира, разбудить мертвецов, чтобы они вступили в бой.
К тому времени, когда все было закончено, солнце уже спустилось низко к горизонту, и по земле легли длинные тени.
— Идите домой, — приказала Гуннхильд. Люди подчинились и разбрелись, ощущая непонятное опасение.
Оставшись один на один с погребенным, Гуннхильд заговорила медленно и спокойно:
— Стань отныне моим заступником перед богами. Я отдала тебя им обратно, и через тебя в твоей безымянности — всех людей, которые когда-либо пропали в море — да, и мужчин, и женщин, и детей — ради морских скитаний моих сыновей и ради самих богов. — Она смотрела вверх, выше птичьих крыльев и облаков, в небесную высь. — Вы слышите меня, Один, Тор, Фрейр, Ньёрд, ваши собратья, боги, богини, эльфы, все древние, рассеянные по просторам севера? Этим человеком, который лежит здесь мертвый, силою самой смерти я связываю ваши судьбы с моей судьбой и с судьбой дома королей, который вы основали. Слушайте меня внимательно, о, боги, ибо ваши силы должны стать моими.
Она повернулась и направилась домой. Каждый шаг отдавался болью. Бесплотные скитания совершенно выматывали ее. Однако самое главное ей только предстояло, поскольку ласточка в своем последнем полете видела два флота, направлявшиеся навстречу друг другу.
Когда она открыла дверь, солнце уже зашло и начало темнеть. Свет от очага метался по изготовленным Рагнхильд гобеленам. Сама Рагнхильд пошла навстречу матери. Кошка ощетинилась, выгнула спину, зашипела и ускользнула куда-то в угол.
— Тебя долго не было, — с тревогой в голосе сказала Рагнхильд. — Ты будешь есть? Я оставила для тебя на огне котел с тушеным мясом.
— Нет, я не голодна, — ответила Гуннхильд.
— Ты уже несколько дней питаешься какими-то жалкими крохами. Ты так исхудала, что тебя скоро унесет ветром.
— Мне нужно делать много других вещей. Впрочем, меня мучает жажда.
— Принеси пиво, — приказала Рагнхильд служанке. — И мед. Ты можешь, по крайней мере, выпить капельку меда?
Гуннхильд пристально вгляделась в тонкое лицо, большие глаза дочери.
— Ты никогда не обижала меня, — сказала она, — но все же я ни разу еще не видела от тебя такой заботы.
Рагнхильд вздрогнула.
— Ты все время общаешься с неведомым.
— Потому что у меня нет иного выхода.
— А что ты на самом деле делала сегодня? Зачем?
— Это не могло ни в малейшей степени повредить тебе. Скорее, это делалось ради тех, кого я когда-то выносила под сердцем, а ты третья из оставшихся. Я хочу вернуть тебе надежду.
— Именно этого я и боюсь, — прошептала Рагнхильд.
Служанка принесла посуду. Гуннхильд быстро выпила пиво, а потом принялась потягивать мед. Огонь шипел, бормотал и то и дело заволакивался клубами едкого дыма.
— Я не понимаю тебя, — сказала она дочери.
Рагнхильд глядела в тени.
— Ты не сможешь. И никогда не согласишься отступить и смириться.
Гуннхильд протянула руку и накрыла ладонью кисть дочери. Какой маленькой она была, какой холодной.
— У меня был мой мужчина, и я буду бороться за его кровь.
— Да. У тебя все это было. — Рагнхильд высвободила руку. — А что ты собираешься делать сейчас?
— Завтра погибнет много людей, — сказала Гуннхильд. — Может быть, среди них окажется и ярл Хокон. Но, что бы ни случилось, среди них не должно быть твоего брата.
— Ты попытаешься… — Рагнхильд подняла руки; совсем немного, будто собиралась молиться. Ее голос прозвучал хрипло: — Ты убиваешь себя. Здесь уже и так слишком много призраков.
— И это говорит мне дочь Эйрика Кровавой Секиры?
Руки бессильно упали.
— Как ты пожелаешь, мать, — вздохнула Рагнхильд. — А что потребуется от меня?
— Держи своих жалких слуг подальше, — отрезала Гуннхильд.
— Как я делала это прежде. Что ж, лучше всего будет отправиться в кровать.
В свою одинокую кровать, подумала Гуннхильд, в подобие могилы.
— Доброй ночи, — пожелала она, зная, что ее пожелание не сбудется.
Дворовый работник, стараясь не попадаться на глаза, огородил очаг земляной насыпью. Гуннхильд поставила на стол пустой кубок из-под меда, взяла зажженную свечу в подсвечнике и захромала к выбранной ею комнате. В ее голове чуть слышно жужжали пчелы давно ушедших лет. Ей было необходимо то тепло, которое они несли с собой, но пить больше не следовало. Скоро ей предстояло снова покинуть свое тело.
