Раубриттер - Борис Вячеславович Конофальский
— Ладно, я сам выберу, — сказал Волков и приказал. — Хилли! Возьми этого человека и проследи, чтобы он дошел до Эшбахта и чтобы ноги его не были в крови.
— Прослежу, господин, — обещал молодой сержант.
— А вы, увалень, имейте в виду, что у сержантов на редкость дурной характер, особенно когда дело касается новобранцев и дезертиров. — Ухмылялся кавалер.
Здоровяк смотрел на него со страхом и разинутым ртом.
— Пойдем, — сказал Хилли, схватил его за рукав и поволок растерянного парня к своим солдатам.
— С вас талер, — сказал Волков его брату, когда увалень ушел подгоняемый сержантом.
Гроссшвулле сразу достал монету, словно приготовил ее заранее.
Протянул серебро кавалеру, но тот даже не потрудился взять деньги. Деньги забрал брат Семион. А Гроссшвулле еще кланялся за это и благодарил Волкова. А когда он ушел, монах, вертя монету перед носом, произнес:
— Вот так вот, сначала вы работали на славу, кавалер, теперь слава работает на вас.
Может, он и был прав, но сейчас Волкову было плевать и на славу, и на монету. Сейчас он думал только о Брунхильде.
* * *
Долго она не раздумывала. На запад ехать было нельзя, там Фернебург, Вильбург и Хоккенхайм, ни один их этих городов она посещать не хотела.
— Игнатий, ты был в Эксонии?
— Конечно, госпожа, — отвечал кучер, поправляя сбрую на лошади. — Я сюда через те места добирался.
— Говорят, там много серебра.
— Это точно госпожа, даже у тамошних хамов серебра больше, чем у хамов здешних, уж не говоря про господ.
— Говорят, это из-за серебряных рудников, что там имеются в избытке.
— Говорят, что там их пропасть сколько, — соглашался конюх, открывая ей дверь в карету и откидывая ступеньку.
— Ну, что ж, значит, туда и поедем, — она взглянула на служанок. — Ута, Зельда, у вас все готово?
— Да, госпожа, — сказала Ута, — все, что вы велели, все сложено.
— У меня все готово, — сказала кухарка. — На день еды хватит.
— Ну, тогда поехали, — Агнес передала шкатулку конюху, оперлась на руку, влезла в карету и забрала драгоценный ларец. Положила его себе на колени. Дождалась, когда Ута и Зельда влезут за ней, и уже тогда крикнула: — Трогай!
Городом Штраубинг звался напрасно. Захолустье, глушь, кроме ратуши да кирхи нет ничего. Домишки крепенькие, старенькие, но чистенькие, видно, городской совет за этим следил. Улицы метены.
Больше ничего, ни лавок хороших, ни гильдий. Только дорога большая, что шла через город с юга на север. Нипочем бы здесь не остановилась, не скажи ей Игнатий, что коням передых и корм с водой нужны.
Трактир вонюч был и грязен, тараканы в палец, и прогорклым маслом недельной давности с кухни несет, хоть нос затыкай.
Людишки за столами — шваль придорожная. Игрочишки, конокрады, воры. Ножи да кистеня за пазухами прячут. Как она вошла, так все на нее уставились, но Агнес этих людей не боялась ничуть.
Пошла, села за свободный стол. Драгоценный свой ларец на лавку рядом поставила и руку на него положила, не сказать, что боялась, что украдут, просто так спокойнее ей было. Сидела, брезгливо разглядывая пивные лужи на столе, думала, а не сидит ли она на такой же грязной лавке, не придется ли потом Уте платье ее стирать. Тут пришла баба в грязном переднике, спросила, что госпоже подать.
— Пива, — коротко бросила девушка. — Только кружку помой, неряха.
Баба буркнула что-то и ушла.
Агнес осмотрелась — да, место ужасное, надо было искать другое, да уж теперь что грустить, кони распряжены, пьют и едят. Ничего, посидит тут час, не умрет. За соседними столами небритые рожи, в грязных руках липкие от дурного пива кружки. Но она их взглядов не боялась, наоборот, искала их, чтобы встретиться глазами, чтобы видеть, как разбойники эти от ее глаз свои отводят. Отвратно ей тут было в грязи сидеть. Настроение у нее было такое, что хотелось морду кому-нибудь располосовать. Думала, что кто-то из местных прощелыг к ней придет, обмануть или обворовать попробует, но нет, те отворачивались от нее. Принимали за благородную, наверное, побаивались.
И лишь один человек показался ей во всем кабаке приятным. То был господин в хорошей, но не слишком богатой одежде. Он взгляд ее встретил когда, так привстал из-за стола и, сняв берет, поклонился. Она благосклонно ему улыбнулась и кивнула головой в ответ. А подумав чуть, поманила рукой, предлагая ему сесть к ней за стол.
Тот сразу согласился и с кружкой своей перешел к ней за стол, кланяясь и благодаря.
— Мое имя Ринхель, кожевник и торговец кожами из Мелегана, может, слыхали про мой город, госпожа?
— Нет, не слыхала, я Вильма фон Резенротт поместье мое рядом с Ференбургом, — сразу придумала себе имя Агнес, отвечала ему не без гордости.
— И как там? Чума улеглась? — интересовался торговец кожей.
— Давно уже, год как, а почему вы в месте таком, Ринхель? — тут баба принесла ей кружку с пивом, и та кружка была так тяжела, что девушку пришлось брать ее двумя руками. — Для купцов сие место не очень хорошо.
— Так оно не просто нехорошо, оно очень даже дурное, тут кругом разбойники. Не захромай у меня лошадь, никогда бы тут не встал. Жду теперь, когда кузнец выправит подкову. Он скоро обещал управиться.
— А куда же вы едете? — спросила Агнес, отпивая пиво.
— Везу кожи и сафьян своему партнеру в Лебенсдорф. Надеюсь до вечера там быть.
— Лебенсдорф? — обрадовалась Вильма фон Резенротт. — Как это хорошо, я же тоже туда еду, а кучер мой, дурень, дороги не знает, может мы за вами поедем?
— Конечно, конечно, — тоже радовался торговец кожами.
Он, правда, вздрогнул, когда эта молодая и благородная госпожа провела у него перед глазами рукой. Вздрогнул, но значения этому не придавал. И продолжал говорить:
— А дорога туда совсем проста: по этой дороге, что идет вдоль улицы, так все на восток и на восток, к вечеру уже будет Лебенсдорф. А там я покажу вам отличный постоялый двор, а не такой грязный притон.
— Значит, все на восток и на восток? — спокойно спрашивала молодая госпожа, а сама, не таясь даже, из склянки себе на палец капала темные капли.
Прощелыги этого видеть не могли, а торговец кожами как будто тоже, хотя это дело и происходило прямо пред его глазами.
— Да, госпожа фон Резенротт, прямо и прямо на восток.
А девица подняла палец и посмотрела на три темно-коричневые маслянистые и густые капли, что лежали на нем. А потом вдруг спокойно опустила палец в
