Поль Феваль - Королевский фаворит
В этот день Конти нужно было много о чем переговорить С королем. В том, что говорил Кастельмелор накануне, Конти особенно поразила одна фраза: «То, что пожелал король, королева может запретить». Это была правда, особенно ужасная для человека, все могущество которого основывалось на милости короля.
— Что мы будем сегодня делать, друг мой? — спросил Альфонс.
— Мы будем короновать короля, — отвечал, улыбаясь, Конти.
— Короля?.. Что ты хочешь сказать?
— Ваше величество уже совершеннолетний, а между тем государственная печать еще не в ваших руках. В действительности другая рука держит скипетр, на другой голове лежит корона. Ваши верные слуги огорчаются таким положением дел.
Альфонс ничего не отвечал и зевнул.
— Кто знает, — продолжал фаворит, — что может выйти из всего этого. Королева женщина суровая и не одобряет благородных развлечений вашего величества; инфант дон Педро, ваш брат, уже почти взрослый мужчина; он сумел привлечь к себе любовь народа…
— Сеньор Винтимиль, — перебил король с некоторой строгостью, — мы любим дона Педро, нашего брата, и уважаем Луизу Гусман, нашу августейшую мать. Говорите о чем-нибудь другом.
Конти лицемерно вздохнул.
— Как будет угодно вашему величеству. Чтобы ни случилось, я, по крайней мере, исполнил роль верного слуги и сумею умереть в борьбе против зла, которое был не в силах отвратить.
— Разве ты думаешь, что действительно есть опасность? — сказал король, приподнимаясь на постели.
— Да, я этого боюсь, ваше величество.
Альфонс снова опустился на постель и закрыл глаза.
— Я не боюсь ничего, но ты мне надоел. Принеси лист пергамента и мою печать, я подпишу чистый лист, и ты можешь сделать с ним, что угодно; но если королева станет жаловаться, то ты будешь повешен.
Конти поднял на короля удивленный взгляд; в первый раз Альфонс обратил на него угрозу, столь обыкновенную в его устах, относительно остальных.
— Ты будешь повешен, — повторил король… — Но что же мы будем сегодня делать?
— Вчера из Испании привели четырех быков.
— Браво! — вскричал Альфонс, хлопая в ладоши. — Вот и занятие на день. А вечер?
— Ваше величество уже давно не охотились.
— Браво, еще раз браво!.. Слышите, господа? Сегодня вечером будет большая охота в моем королевском лесу Лиссабон, где чащу заменяют большие каменные дома, а дичь — горожане и хорошенькие горожанки. Одеваться!.. Это будет отличный день… Чтобы ни случилось, Конти, ты будешь повешен, но пока мы позволяем поцеловать нашу королевскую руку. А где этот шутник-граф?
Кастельмелор сделал шаг к постели короля.
— На эту ночь мы назначаем тебя нашим обер-егермейстером.
При этих словах едва заметная улыбка мелькнула на губах Конти.
— Клянусь моими благородными предками, — пробормотал он, — этот новый обер-егермейстер, конечно, не догадывается, за какой дичью он будет охотиться сегодня вечером! Позвольте мне заметить, ваше величество, — продолжал он вслух, — что граф не принадлежит к числу рыцарей Небесного Свода и по правилам…
— Все равно! — перебил король. — Его посвящение будет перед охотой, и это будет только еще одной лишней забавой.
Альфонс кончал свой туалет. Конти вышел на минуту и сейчас же возвратился с королевской печатью и листом пергамента. Король подписался и приложил печать; едва ли он думал о том, как его фаворит хочет употребить этот бланк. Четыре испанских быка, пародии на прежнее посвящение в рыцари, ночная поездка — все это вместе слишком занимало его, так что он потерял и тот небольшой рассудок, которым наделила его природа.
Глава XI. АСКАНИО МАКАРОНЕ ДЕЛЬ АКВАМОНДА
Измученный волнениями предыдущего дня, дон Симон Васконселлос спал крепким сном. Когда он проснулся, солнце уже давно взошло. Он открыл глаза и в первую минуту подумал, что все еще спит.
Над его головой были черные, грязные балки, сквозь дыру в потолке виднелось небо. Вокруг него на полу находились предметы, вполне способные возбудить изумление человека, воспитанного среди почти царского великолепия. Грубый деревянный стол был уставлен глиняными горшками и остатками грубого ужина, в десяти шагах от Симона висели на гвозде кожаный передник, запачканный кровью, и большой нож.
— Где я? — прошептал Суза, протирая глаза.
— Вы у вашего преданного слуги, сеньор, — раздался грубый голос Балтазара, и тот появился в поле зрения Симона, — а его величество дон Альфонс, в своем дворце, едва ли может сказать это о ком-либо из своих приближенных.
Симон сделал усилие, чтобы припомнить все происшедшее, и мало-помалу вспомнил все события прошлого дня.
— Так это не сон, — с горечью сказал он, — вот убежище, оставленное мне Кастельмелором.
— Дай Бог, чтобы он не сделал еще худшего.
— Да… Донна Инесса, не так ли? О! Я должен ее видеть, должен знать…
— Успокойтесь; вы получите о ней сведения, не выходя отсюда. Вчера вечером я ходил в отель и узнал, что ваша благородная мать отправила без всякого ответа Антунеца и его свиту. Ваша невеста даже не знает, до чего дошла подлость вашего брата.
— Пусть она никогда не узнает этого! — вскричал Симон. — Пусть никто на свете не знает этого, слышишь ты!
— Сеньор, — отвечал Балтазар, — один человек уже знает это… донна Химена Суза знает, что у нее остался только один сын.
— Бог свидетель, я хотел избавить ее от этого горя, — сказал Васконселлос. — Но время идет, Балтазар, а никто не заботится о моей невесте; я хочу выйти отсюда.
— Как вам угодно, но вы останетесь.
— Не думаешь ли ты удержать меня силой!
— Почему бы нет? — флегматично отвечал Балтазар.
— Это уже слишком! — вскричал Васконселлос. — Ты оказал мне услугу, я это знаю и очень благодарен тебе; но держать меня пленником…
— Пленником! — перебил Балтазар. — Вы нашли верное слово. Прежде чем выйти отсюда, вам надо будет убить меня.
— Слушай, — с нетерпением сказал Симон, — вчера ты употребил против меня силу, но твое намерение было доброе, сегодня же…
— Сегодня я опять поступаю с добрым намерением, и если будет необходимо употребить силу, то я буду принужден употребить ее. Но прежде я попробую вас убить.
Он сложил руки на груди и продолжал:
— Разве я вам не говорил, что люблю вас, как моего повелителя и сына? Для моего повелителя я могу умереть, для сына я должен все обдумать и быть благоразумным. Разве вы не верите моей преданности?
— Я верю, — отвечал молодой человек, стараясь скрыть свое волнение под видом неудовольствия, — твоя привязанность велика, но она деспотична и…
