Альберто Васкес-Фигероа - Икар
— Поужинаем фасолью.
— Что поделаешь! Здесь сама Диана-охотница не добыла бы даже кролика.
Они поужинали фасолью, пока солнце садилось, покрывая небо розоватыми мазками, и после долгого созерцания пустынного пейзажа, в котором не за что было зацепиться взглядом, разве что какие-то темные пятна маячили на горизонте, Джимми Эйнджел спросил:
— Вы представляете, где мы находимся?
— В Венесуэле.
— Очень остроумно! — фыркнул летчик. — Это мне и без того известно. Я хочу сказать, по отношению к вашему чудо-месторождению.
— Даже отдаленно себе не представляю!
Американец молча разглядывал собеседника, словно пытаясь понять, говорит ли тот всерьез или шутит.
— Вы это бросьте! — воскликнул он, когда отпали все сомнения в искренности шотландца. — Я так прикидываю, что топлива у нас в самом лучшем случае осталось где-то часов на восемь полета. И что мы потом будем делать?
— Когда останется не больше чем часа на три, разворачивайтесь и летите на север. Отыщем Ориноко, а на берегах Ориноко располагается Сьюдад-Боливар.
— На востоке или на западе?
Джон МакКрэкен лишь пожал плечами:
— Не все ли равно? Он ведь никуда не денется, рано или поздно мы на него выйдем.
— Ну и дела! — воскликнул Король Неба. — Мы не знаем ничего… ни куда летим, ни куда должны вернуться… Я просто в восторге! — Он с привычной обстоятельностью раскурил свою старую трубку и, выпустив струю дыма, ехидно спросил: — Кстати… случайно не знаете, имеется ли в Сьюдад-Боливаре аэродром?
— Не знаю. Но если не ошибаюсь, на другой стороне реки сплошная равнина.
— Это утешает!
— Жалеете, что поехали?
— Я — жалею? Нисколько! Я уже как-то вам говорил, что ко всему приспособлюсь. Помню, раз заблудился на Синае. Вот уж влип так влип! До сих пор не пойму, как ухитрился посадить самолет среди стольких камней. А оказавшись на земле, понял, что мне не удастся взлететь, не рискуя капотировать. И три дня занимался тем, что расчищал площадку, в то время как вдали передвигались колонны турецких войск. Я чудом остался незамеченным… — Он вновь обвел взглядом вокруг: — По крайней мере, здесь нет турок.
— Ни турок, ни вообще никого!
Они натянули брезент на одно крыло, и у них получилось какое-то подобие палатки, которая пришлась очень кстати после полуночи, когда мягко и настойчиво начал моросить дождь, хорошо хоть земля не размокла.
На рассвете на широкой равнине вновь хозяйничали темные тучи, и, хотя вдали вспыхнула чудесная радуга, ей не суждено было стать предвестницей хорошей погоды, потому что серое пятно очень быстро стерло ее с горизонта.
— Как же достал этот дождь!
Они сидели скорчившись, с досадой глядя в пустоту, заполненную водой, пока американец в очередной раз не пощупал почву и не сказал мрачным тоном, что ему было вовсе не свойственно:
— Либо мы летим, либо остаемся. А если останемся, никто не знает, когда сможем улететь. Почву вот-вот развезет.
Они взлетели, поднялись над облаками, взяли курс на юг, и вскоре на горизонте возникли новые тепуи, походившие на фантастические острова среди ватного моря.
МакКрэкен внимательно смотрел по сторонам и время от времени жестами показывал пилоту, чтобы тот повернул в ту или другую сторону.
В результате Джимми Эйнджел, несмотря на врожденное умение ориентироваться, потерял ясное представление о том, куда они направляются, потому что небо по-прежнему было затянуто тучами, а внизу, куда ни кинь взгляд, раскинулась непроницаемая и однообразная сельва.
Вскоре у него возникло подозрение, что пассажир старается сбить его с толку, заставляя кружить и кружить без всякого смысла.
Так вот они и летали — то туда, то сюда — часа два, пока наконец шотландец не указал ему властным жестом на высокое ровное плато, которое возникло прямо по курсу и было наполовину прикрыто облаками.
— Туда! — закричал он. — Туда!
Джимми Эйнджелу казалось, что эта гора ничем не отличается от великого множества других, над которыми они кружили уже не один час.
Они приблизились, пару раз облетели вокруг: она больше походила на каменную крепость, чем на гору, — и, разглядев ее во всех деталях, МакКрэкен победно вскинул руку:
— Эта! Садитесь!
Пилот на какое-то мгновение онемел от изумления, а потом растерянно переспросил:
— Вы хотите, чтобы я здесь приземлился?
— Именно так!
— Наверху?
— Я же сказал.
— Вы что, сошли с ума? Тут же будет где-то две тысячи метров высоты.
— Ну и что?
— А то, что это гора!.. И нам даже неизвестно, что там за почва. А вдруг болото… Мы увязнем.
— Камень. Я был здесь, наверху, и знаю. Сплошной камень.
— А хоть бы и камень, — возразил американец. — Там наверняка есть трещины, к тому же две тысячи метров высоты по-прежнему никуда не делись.
— Ну, тогда нам придется убрать стаканы.
Король Неба в растерянности тряхнул головой.
— Что вы сказали? — переспросил он.
— Что нам придется убрать стаканы! — насмешливо повторил пассажир, делая ударение на каждом слове. — Это ведь вы мне сказали, когда я спросил, смогли бы вы приземлиться на ресторанном столике?
— Сукин сын! — вырвалось у Джимми Эйнджела вместе с коротким смешком. — Ишь, как он это повернул! Так вы точно хотите, чтобы я приземлился здесь, наверху?
— Для этого мы сюда и прилетели.
— Да поможет нам Бог!
— Будет вам! — в свою очередь рассмеялся шотландец. — Разве не вы самый лучший в мире пилот?
— Не знаю, не знаю! — прозвучало в ответ. — Но могу поклясться, что, если выйду из этой переделки, буду лучшим.
Начиная с этого момента, он словно забыл о своем пассажире, сосредоточив все свое внимание на выборе места посадки.
Зловеще черная каменная плоскость почти незаметно поднималась с востока на запад. Хотя сверху она казалась гладкой, без неровностей, спустившись почти до облаков и рассмотрев ее повнимательнее, они разглядели на ней три бугра и одну широкую щель, что значительно сокращало пространство, пригодное для посадки.
Клочья облаков расползались по плато, превращаясь в причудливый туман, мешавший определять расстояния, и было ясно, — если, конечно, шотландец его не разыгрывал, — что сама мысль о том, чтобы попытаться посадить самолет на этом пятачке, была безумной.
Ветер постоянно менял направление, дул то сильнее, то слабее, а скудная растительность, которую удавалось разглядеть — в основном мох и лишайники, — была такой низкорослой, что не могла помочь составить верное представление о силе или направлении ветров.