Константин Вронский - Сибирский аллюр
И вот когда Ермак обнял «Борьку», у Машкова кровь застыла в жилах от ужаса. Если атаман не бревно совсем бесчувственное, он вмиг заметит, что «Борька-то» хваленый как есть девка.
Но, к счастью, пронесло. Ермак выпустил «Борьку» из медвежьих объятий, а за ним к «адъютанту» бросились новые есаулы и сотники. Поздравить, как же!
– Ты хоть понимаешь, что была на волосок от гибели? – первым делом спросил Машков, когда они с Марьянкой остались одни. – Если бы Ермак понял, что ты – девица…
– Ну, и что бы ты тогда сделал, а, Иван? – спросила девушка. Спросила жадно.
– Ничего! Что бы я мог тогда сделать?
– Убить Ермака, к примеру! – и Марьянка ласково улыбнулась казаку. – Тебя что, всему учить надобно?
– Да ты с ума сошла? – ахнул Машков в ужасе. – Марьянка, ты вконец обезумела. Это невозможно…
– Когда человек любит, нет для него ничего невозможного.
– Значит, ради меня ты могла бы умереть? – спросил Машков, чувствуя, что дышать стало намного тяжелее.
– Да кого угодно, Иван свет Матвеевич! Кого угодно! Если б кто тебя убил, я б того человека землю топтать точно не оставила.
– Так ты любишь меня?
– Ты и сам про то знаешь.
– Нет, не знаю, – вскрикнул Машков, упрямо тряхнув головой. – Откуда мне знать-то? Я ведь и не обнял тебя ни разу по-настоящему.
Марьянка повернулась к нему спиной.
– Пусть и медленно, но ты становишься человеком, – бросила она через плечо. – Вот только подумай, как нам любовь нашу и дальше скрывать! Ты ж не можешь валяться в постели с посыльным самого Ермака Тимофеевича! Да за такие дела мигом мы на плоту в мешках с песком окажемся…
Молча, с открытым от удивления ртом смотрел ей вслед Машков, чем-то в этот миг напоминая гигантскую лягушку.
Так пришла весна. Весна 1580 года. Проклюнулась молодая листва на деревьях, на полях еще стояла вода, земля с трудом оттаивала после почти бесконечной зимы. На Каме уже сновали лодки, а Строгановы готовились к торговле с Москвой…
Но не только к торговле.
Все по-прежнему мечтали о сказочной Мангазее, о походе, о богатствах для казачьей вольницы. Армия из тысячи человек ждала этого похода, затаив дыхание, армия, хорошо натасканная, беспрекословно подчиняющаяся Ермаку, отучившему еще с помощью нескольких казней буянить свое дикое «лыцарство».
– Так больше не пойдет, – не выдержал наконец в мае Ермак и все высказал Никите и Максиму Строгановым. Их дядька Симеон тихо умирал той зимой в монастыре на покаянии.
Таков уж был обычай у купчин: в конце дней своих, – а Строгановы его нутром чуяли, этот конец, – покидали они свои хоромы ради монастыря, жили там келейно, моля у Господа смирения и покорности. Так когда-то поступил Аника Строганов, мудрейший человек, который из простых купчиков сумел пробиться во всемогущие. Когда почувствовал он приближение костлявой с косой в руках, отбыл в монастырь Соловецкий и стал там «монахом Иоасафом».
– Точно, так не пойдет, Ермак Тимофеевич, – отозвался Никита Строганов. Его и самого все больше привлекала воинская наука; а вот Максим тянулся к торговому делу и увеличению богатства рода. – Ты абсолютно прав, но сам подумай: покорить Сибирь и уничтожить Кучумово войско пока еще сам царь не решался.
– Царь наш старый болтун, хоть и Грозный, – гордо вскинулся Ермак. – Он больше о своем бабье помышляет, а Сибирь на нас свалил.
– Но силы нашего воинства…
Ермак торопливо перебил Никиту:
– Один не знающий страха казак стоит сотни благоразумных! Нас же целая тысяча. Так разве у Кучума наберется сто тысяч воинов?
– Что ж, посмотрим, – Никита обошел вокруг широкого стола. Карта, нанесенная на огромный лист пергамента, покрывала всю столешницу: на ней была обозначена вся Пермская земля со всеми ее реками и холмами, горами и озерами, поселениями и укрепленными крепостцами, с дорогами и непролазными болотами.
– Ты пойми, мы ж волнуемся, Ермак, – примирительно произнес Максим Строганов, до сих пор молча вслушивавшийся в спор.
– Волнуетесь? Это с тысячей-то казаков волнуетесь? Чего ради?
– Вот здесь… – Никита Строганов ткнул указательным пальцем в какую-то маленькую точку на огромной карте. – Речонки Силва и Чусовая. На их берегах находятся знатные поселения, земля там хорошая, родит много, зверья там тоже немерено. Четыре дня назад сгорело там девять селищ укрепленных! Мурза Бегулай нагрянул с семью сотнями вогулов и остяков и все пожег.
– А кто такой Мурза Бегулай? – спокойно спросил Ермак.
– Да князек местный, до сих пор дань исправно платил и покорен был. И вот внезапно взбунтовался, царя московского признавать более не желает и будоражит только всех без дела.
Ермак криво усмехнулся.
– Да он для нас ровно подарок Божий! Никита, казаки покажут, что они под победой понимают!
– Умываю руки, – улыбнулся и Никита. – Если ты с победой вернешься, Ермак Тимофеевич, дорога на Сибирь свободна…
День 22 июля был пронизан солнцем и ярким светом. Земля блестела так, словно ее кто-то натер до сияния самоварного. Так и было, пока не появились казаки, поднимая страшное облако пыли. Сердце замирало при виде этой дикой, необузданной силы.
Встретились они у Силвы – маленькие, узкоглазые остяки и вогулы и «лыцари» Ермака, не пытавшиеся даже скрыть радости – наконец-то, снова в бой, братцы!
Они стояли друг напротив друга, две маленькие армии, мечтая лишь об уничтожении противника.
Мурза Бегулай вскинул руку к глазам. Солнце слепило, а так хотелось получше рассмотреть этих самых казаков… Для него они были всего лишь взгромоздившимся на коней мужичьем, строгановскими сподручными.
– Мы уничтожим их! – выкрикнул Мурза. – Вперед!
В тот же момент Ермак приказал изготовиться.
– Борька, скачи к третьей и четвертой сотням! Мы их, чертей, в кольцо возьмем! Казаки – вперед!
Дикий крик разорвал дремоту солнечного дня. Остяки и вогулы взвыли в ответ казакам. Марьянка дернула коня, в тот же миг увидев, как теряет самообладание Машков. Страх за Марьянку сводил его с ума, и он позабыл науку казачьей жизни. Вместо того чтобы оставаться подле Ермака, Иван поскакал вслед за Марьянкой.
А вокруг развевались на ветру конские гривы, неслись в атаку дико свистящие казаки, раздавался уже нестройный грохот кремневых ружей.
И без посылок «Борьки» казаки брали людей Мурзы в знаменитое кольцо. Гремели конские копыта по земле, вздымалась пыль, звенели сабли.
– Марьянка! – истошно кричал Машков, от страха позабыв об осторожности и выкрикивая вместе с девичьим именем все свое сердце. – Остановись!
– Иван! – пронзительно вскрикнула она. – Скачи ко мне!
