Мишель Зевако - Кровное дело шевалье
За осмотром коня Пардальяна и застал господин Ландри.
— И чем же вы тут занимаетесь? — полюбопытствовал почтенный хозяин «Ворожеи».
— Знакомлюсь со своим новым другом.
— Не хотите ли вы сказать, что эта лошадь — ваша?
— Вы угадали, дорогой Ландри.
— И теперь, — испуганно пролепетал хозяин, — мне придется кормить еще и ее?!
— А вам бы хотелось, чтобы этот благородный красавец околел от голода?!
Почтеннейший Ландри в приступе отчаяния схватился за голову, словно собирался рвать на себе волосы. Впрочем, этого ему не удалось бы сделать при всем желании: достойный трактирщик был лыс, как колено.
Шевалье тщательно проверил, удобно ли Галаору в его новом стойле, вежливо раскланялся с потрясенным Ландри, пошел к себе и лег спать.
Отныне Пардальяна видели на улице исключительно верхом на Галаоре; рядом обычно мчался Пипо, вынюхивая, что бы такое ему стащить в какой-нибудь мясной лавке. Галаор же никогда не обращал внимания ни на что вокруг; он гордо скакал вперед, сметая с пути зазевавшихся прохожих. Но если кто-то осмеливался сердито посмотреть на хозяина столь горячего жеребца, незадачливому бедняге грозило немедленное и весьма близкое знакомство с прославленной Молнией.
Пардальян на Галаоре, с Пипо у стремени и с Молнией в руке вызывал трепет по всей округе. Вернее, перед ним трепетали воры, бандиты и всякие шалопаи, которых в этой части города было более чем достаточно. Ведь шевалье обнажал шпагу только для того, чтобы прийти на помощь слабому. Думаем, этот факт реабилитирует нашего героя в глазах читателя, которому Жан, чей облик и характер точно и беспристрастно описаны на этих страницах, мог показаться малосимпатичным молодым человеком. А ведь он нередко возвращался к себе вместе с каким-нибудь несчастным и отдавал тому свой обед, подкладывая бедолаге лучшие куски и подливая своего любимого вина.
В такие дни Ландри сиял от удовольствия, хотя появление нищего или бродяги на приличном постоялом дворе очень смущало почтенного хозяина. Зато за эти трапезы Пардальян платил — и платил щедро, чего никогда не делал, обедая в одиночестве.
Как-то Ландри Грегуар робко поинтересовался, почему шевалье так поступает.
— За кого вы меня принимаете? — возмутился Пардальян. — Да я никому, даже герцогу де Гизу, не позволю платить за моих гостей! Мои гости — это мои гости, и точка!
Иногда, заглянув на кухню, шевалье выбирал жареного цыпленка получше, прихватывал хлеба и бутылочку вина, бросал экю лакею или служанке и удалялся. Однажды любопытный поваренок проследил за ним и обнаружил вот что: Пардальян отправился в подвал, где обитало одно бедное семейство, прозябавшее в нищете. Шевалье выложил на стол еду, отвесил перепуганным хозяевам изящный поклон и вышел, не произнеся ни слова.
Оказавшись на улице, Жан проворчал себе под нос:
— Опять, опять я ослушался господина Пардальяна-старшего! Гореть мне за это в аду!
И все-таки шевалье тосковал…
Счастлив он был лишь тогда, когда стоял у окна, жадно глядя на соседнюю мансарду. И если его долготерпение бывало через несколько часов вознаграждено и ему удавалось увидеть прелестное лицо в ореоле золотых волос, сердце Жана едва не разрывалось от восторга.
— Я запасаюсь счастьем на неделю вперед, — шептал юноша.
Соседка стала понемногу привыкать к своему поклоннику. Она уже не так боялась его и с меньшей поспешностью задергивала штору. Иногда она даже поднимала глаза и отваживалась взглянуть на Жана!
Но на этом дело застопорилось. Пардальян и Лоиза никогда не говорили друг с другом. Связала ли их любовь? И понимали ли они, что это любовь?
Шевалье знал лишь одно: девушка — дочь той загадочной красавицы, которую все зовут Дамой в трауре; он слышал, что мать и дочь бедны и зарабатывают на жизнь, делая вышивки для знатных дам и состоятельных горожанок.
Как-то Пардальян сидел дома, пытался привести в порядок свой колет и предавался печальным размышлениям. Приходилось взглянуть правде в глаза: единственный костюм юноши, сшитый когда-то из серого бархата, был протерт до дыр и не слишком подходил для того, чтобы ухаживать в нем за очаровательной девушкой. Да разве понравится ей когда-нибудь такой оборванец, как Жан?!
— Совершенно ясно: пока я не найду денег, чтобы одеваться, как щеголи при дворе, она не посмотрит в мою сторону! Никто никогда не полюбит злосчастного бедолагу, одежда которого просто кричит о нищете своего хозяина! — мрачно рассуждал Пардальян, и эти наивные рассуждения доказывают, как плохо он еще разбирался в жизни.
Юноша, как умел, зашил дыру, которую долго и безуспешно старался замаскировать, потом накинул на плечи колет и уже хотел отправиться на поиски тех великолепных нарядов, о которых только что мечтал, но в последний момент еще раз посмотрел в окно: в эту минуту Дама в трауре вышла из дома и зашагала по улице Сент-Антуан, а Лоиза робко выглянула из окошка мансарды. Не задумываясь и действуя словно наперекор судьбе, ввергшей его в нищету и лишившей тем права на любовь и счастье, Пардальян послал девушке воздушный поцелуй.
Лоиза зарделась, что не укрылось от внимания Жана. Секунду помедлив, красавица подняла на шевалье свои дивные глаза и только после этого медленно отступила в глубину комнаты. Пардальян сообразил, что девушка не обиделась на него. Сердце юноши радостно заколотилось:
— Она не выказала отвращения! Значит, я могу надеяться! О, мне нужно немедленно встретиться с ее матерью!..
Если бы он был опытным сердцеедом, он рассуждал бы совсем по-другому:
— Нельзя упускать удобного случая! Пока мать не вернулась домой, скорее надо поболтать с очаровательной малюткой!
Шевалье пулей вылетел из комнаты, стремительно сбежал вниз по лестнице, опрометью выскочил из ворот и помчался за Дамой в трауре; он нагнал ее на углу улиц Сент-Антуан и Сен-Дени.
И тут юноша оробел. Он испугался, что не сможет связать двух слов, начнет заикаться… И тогда он молча последовал за Дамой в трауре, не решаясь обратиться к ней.
Тем временем Жанна дошла до Бастилии и свернула направо, оказавшись в переулочке, который связывал улицу Сент-Антуан с пристанью Сен-Поль. Наконец женщина достигла улицы Барре, где стоял когда-то монастырь кармелитов.
Монахи-кармелиты носили черно-белые одеяния, потому в народе их и прозвали полосатыми[2]. Так же стали именовать и прилегающую к монастырю улицу Барре. При Людовике XIII монастырь был перенесен на холм Святой Женевьевы, но место, где он когда-то находился, так и осталось улицей Барре.
Жанна поспешила к маленькому, но крепкому и красивому домику, утопавшему в зелени прекрасного сада. Домик почему-то казался очень загадочным. Пардальян заметил, что Дама в трауре постучала и тотчас скрылась за дверью.
