Любовь Воронкова - Сын Зевса. В глуби веков
– А почему же ты, учитель, все-таки знаешь, что Земля – шар?
Аристотель одобрительно кивнул головой.
– Ты умеешь добиваться своего, Александр. Так вот, я видел затмение Луны. А тень, которую Земля отбрасывала на Луну, была круглая. Пока все. Идите в палестру, друзья.
– Нет, нет! – поспешно остановил его Александр. – Ты, учитель, еще не рассказал, где кончается ойкумена!
– В другой раз.
– Но я хочу знать, велика ли Земля и много ли на ней царств?
Аристотель привел его в портик, где стояли скамьи и стол на трех ножках. На столе лежали бронзовый шар и бронзовая дощечка. Над столом висела на стене белая доска для чертежей. Аристотель взял со стола бронзовую дощечку, на которой была выгравирована карта Земли – суша, реки и океан, окружающий ойкумену.
– Видишь, Александр? Когда-то такую карту сделал ученый-географ Гекатей. Вот Земля – ойкумена. Вот Эллада. Вот Македония. Море. А это огромное пространство Земли – Персия. Персию такой огромной сделал персидский царь Кир. Он покорил множество царств, объединил их. Я тебе уже рассказывал о царе Кире.
– Да, я все знаю про царя Кира, учитель. Значит, это и есть Персия, – повторил Александр. – Она очень большая. А что за Персией?
– Тут – Индия.
– А за Индией?
– За Индией, как видишь, – ничего. Океан. А в этой стороне – Египет. Но говорят, что в Индии, так же как и в Египте, водятся слоны, – очевидно, эти земли где-то соприкасаются друг с другом. Но эта карта Гекатея несовершенна.
Александр долго разглядывал бронзовую дощечку. Потом положил ее на стол со вздохом облегчения.
– Земля не так велика, и царств не так много. Я завоюю их все. И на всей земле будет только одно царство – мое, царя Македонского.
Аристотель с любопытством поглядел на него. Александр стоял перед ним сильный, крепкий, с решительным лицом, с глазами светлыми, зоркими и непреклонными…
– Может быть, может быть… – задумчиво сказал Аристотель. – Победа над персами с тем войском, которое создал царь Филипп, вполне возможна. Но я полагаю, что это не приведет ни к чему хорошему.
Александр промолчал. На этот счет у него было свое собственное мнение, которого никто не мог поколебать.
«ИЛИАДА»
Здесь, в зеленой тишине Нимфайона, Александр повторял за своим учителем гремящие строфы Гомера:
Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пслеева сына,Гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам,Много сильных душ героев пославший к Аиду,Их же самих на съеденье отдавший добычею жаднымПтицам окрестным и псам. Это делалось волею Зевса.
Аристотель сам переписал «Илиаду» для Александра.
Александр был ошеломлен огромным миром, который раскрылся перед ним. Боги, люди, отважные герои, битвы, переплетение чувств, страстей, счастья и страданий… И снова битвы. И снова битвы.
С дрожью сердца он встретил здесь обожаемого героя Ахиллеса, о котором пела мать над его колыбелью, о котором рассказывала, когда Александр подрос. Но разве могла женщина в гинекее рассказать о нем так, как поведал великий Гомер!
Аристотель и сам страстно любил поэмы Гомера. Преподавание поэзии он начал вот с этих его величавых строф:
Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына…
Александр слушал стихи, как музыку. И не просто как музыку, он слушал их как откровение воину, вождю:
…Ахейцы поспешно надели доспехи.Тут не увидел бы ты Агамемнона, сына Атрея,Дремлющим, или трусливым, иль кинуться в бой не хотящим.
О том, как Агамемнон, оставив «яро храпящих коней» и колесницу,
…Сам же пешком обходил построения ратей ахейских.Тех быстроконных данайцев, которые в бой торопились,Их ободрял он словами и с речью такой обращался:– Воины Аргоса, дайте простор вашей удали буйной!Зевс, наш отец, никогда вероломным защитой не будет.Тех, кто священные клятвы предательски первый нарушил, —Будут их нежное тело расклевывать коршуны в поле,Их же цветущих супруг молодых и детей малолетнихВ плен увезем мы в судах, как возьмем крепкостенную Трою.
Александр жадно читал и перечитывал описание боев, заучивал то, что особенно поражало воображение и перекликалось с его тайными замыслами. Он забывал обо всем, сидя над «Илиадой», – и где он, и с кем он. Александр в ахейском войске сражался против Трои.
…Вот уже в месте едином сошлися враждебные рати,Сшиблися разом и щитные кожи, и копья, и силыМеднодоспешных мужей. Ударялись щиты друг о другаВыпуклобляшные. Всюду стоял несмолкающий грохот.Вместе смешалося все – похвальбы и предсмертные стоныТех, что губили и гибли. И кровью земля заструилась.
Аристотелю с трудом приходилось отрывать Александра от «Илиады».
Аристотель читал лекцию по физике, а у Александра звенели в голове «медью гремящие» строки… Силой воли он заставил себя прислушаться, о чем говорит учитель.
А учитель говорил интересные вещи.
– …Природа постепенно переходит от предметов неодушевленных к животным, – говорил он, – и, таким образом, вследствие непрерывности остается скрытой граница между ними. Так за родом неодушевленных предметов прежде всего следует род растений… Переход от растений к животным непрерывен… Ведь относительно некоторых существ, живущих в море, можно усомниться, животные это или растения. Непрерывность, постепенность перехода из одного рода в другой – таковы черты живого мира.
Александр задумывался. Ему казалось, что перед глазами раздвигаются завесы. Так вот как устроен мир… И среди этого мира, полного еще не познанных тайн, – человек. Кто он? Что он?
И на это у Аристотеля был ответ.
– Человек – общественное животное, – говорил он, – в большей степени, чем пчелы и всякого рода стадные животные.
Один из учеников, хитроумный Неарх, однажды задал такой вопрос:
– Говорят, что больше всего надо любить своего друга. Но каждый человек самый лучший друг самому себе. Значит, надо больше всего любить себя? А тех, кто делает так, бранят, называют себялюбцами. Как же поступать?
Аристотель ответил на это охотно и с удовольствием. Он любил размышлять о поведении человека в жизни и любил говорить об этом со своими учениками.
– Есть люди, которые всю жизнь стремятся захватить для себя как можно больше всяких благ – почета, денег, наслаждений. Таких людей называют себялюбцами, и справедливо называют. Но можно ли приравнять к ним того, кто отвергнет деньги и почести, охотно отдаст имущество и лучше проживет один год, совершив великое, прекрасное деяние, чем многие годы бесцельно. От власти и почестей он откажется ради других. Но прекрасное оставит себе!
