Кирилл Кириллов - Булат
– Да ладно, чего ты? – вроде как даже и обиделся тот. – Не чужие ведь люди. Одну арбу на плечах своих тянем.
– Ничего, – буркнул купец и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
– Недобрый ты какой, – разбойник покачал головой укоризненно. – Я к тебе по-хорошему. Всей душой. Никому даже и не говорю, что чужестранец ты.
Афанасий похолодел. Неужели слышал, как он по-русски заговорил? А если и слышал, то ведь можно ж что-то придумать. За молитву обережную выдать. Заговор от ожогов. Удастся ли, не на шутку озадачился купец. Это в портовых городах, где каждой твари по паре, не важно было, какой ты веры, главное – торгуй честно и других не задирай. Чем же дальше от торных путей, на которых встречались чужеземцы, тем суровей были нравы, тем жестче расправа.
– Правда, из далеких я земель, из самого Герата, града великого, что стоит в долине чудесной реки Герируд. Воспетого самим Навои[10]… – начал Афанасий рассказывать ту часть своей легенды, что выучил назубок за время странствий по землям мухамеддиновым.
– Ох, врешь, – усмехнулся разбойник и погрозил купцу пальцем.
Афанасий подивился тому, какими мерзкими и опасными стали черты его лица.
– В каком это смысле?
– Уроженцы Герата волосом черны, да кожей темны, да ростом низки, а у тебя волосы вон в рыжину отдают, и бледный ты там, где тело одеждой от солнца прикрыто, и росту на двоих гератцев хватит. И глаза небесного цвета, словно у демона. И в книжице у тебя письмена не наши, на символы коими за пророком Иссой[11] ученики записывали, скорее.
– Тебе откуда знать?
– Не то важно откуда, а важно, что знаю, – самодовольно улыбнулся разбойник.
Афанасию захотелось кинуться на него, свернуть цыплячью шею. Но приятели-разбойники были рядом, сидели, сунув руки за пазухи. Небось, ножи лелеяли или кистени самодельные. Да и обиженный купцом воин неподалеку прохаживался, случись что, не на его сторону встанет. Афанасий возблагодарил Бога за то, что крестик и ладанка с его шеи затерялись во время скитаний.
– И что? – процедил он сквозь зубы.
– Ты ж понимаешь, если я расскажу об этом нашим воинам, они поганую овцу в своем стаде терпеть не будут, – еще гаже улыбнулся маленький человечек.
– И что? – повторил Афанасий.
– А то, что будешь теперь отдавать нам половину лепешки и половину миски риса, что на день положены. Ну, а мы тебя за это в обиду не дадим. Защищать будем, если что, и с охраной договоримся.
Вот в чем дело-то! Прям как везде в этом мире. Придет какой-нибудь негодяй в деревню, скажет – платите мне дань, чтоб я вас от других негодяев защищал. А потом, глядишь, и не разбойник он уже, а какой-нибудь Карла Первый или Мухаммад луноликий и солнцеподобный.
– А не убить ли тебя до смерти? – спросил купец хорька, угрожающе сдвинул брови.
– А успеешь до того, как он подойдет? – человечек кивнул головой в сторону воина, заметившего неладное и поспешившего к спорщикам. Похоже, конвоирам платили с головы рекрутов и каждая смерть в дороге снижала заработок. – Да и все равно, обыщут тебя потом, книжицу найдут и все, – он выразительно провел ребром ладони по горлу. – А если они тебя жизни не лишат, то товарищи мои помогут ночь не пережить, – он усмехнулся, обнажив в оскале гнилые зубы.
– Ладно, шайтан тебя побери, – пробормотал Афанасий. – Будет тебе рис.
– И про лепешку не забудь. И, кстати, не поминают гератцы шайтана. Аджина[12] у них злой дух, – улыбнулся человечек и, донельзя довольный собой, отошел в сторону, подальше от приближающегося воина.
– Что тут у вас? – спросил тот, нависнув над Афанасием и испуганно прижавшимся к ноге купца бедолагой.
– Ничего, – пожал плечами купец. – Разговаривали.
– Смотри у меня, – воин погрозил ему плетью.
– Им вон скажи, – Афанасий мотнул головой в сторону отошедшего человечка.
Воин внимательно посмотрел в горящие холодной злобой глаза Афанасия, сплюнул и тоже отошел. Купец же вновь погрузился в невеселые думы.
Что ж за природа такая человеческая? Только дай возможность, урвут не только свое, а еще и часть чужого. Причем не работой в напряжении сил, не умом, а хитростью, изворотливостью. Костьми лягут за чужой кусок, хотя честным трудом могли бы в два раза больше заработать, а то и в три. И все такие, все. И русы, и татаре, и хорасанцы, и индусы. И иные народы восточные. Не могут, как пруссы или ливонцы, от заката до рассвета работать, спины не разгибая. Хотя это они ведь дома такие работящие, пока на своей земле. А как в чужой оказываются, так грабить всех начинают. Отбирают последнее, обсчитывают почем зря.
Размышления его прервала команда на сбор.
Цепляясь за стволик, Афанасий поднялся и поковылял к дороге. Мимо пробежал похожий на хорька человек, поравнявшись с купцом, сделал недвусмысленный жест, не забудь, мол. Ужо не забуду, зло подумал Афанасий, плюну в рис, прежде чем тебе отдать, а может, и чего похуже.
Орудуя кулаками, древками копий и ножнами сабель, воины построили рекрутов в колонну и погнали дальше на юго-восток. Бедолага прибился к Афанасию и побежал рядом, как собака. К счастью, был он не вовсе беспомощен – и водой запасался, где мог, и еду свою не просыпал, ел исправно, и шел ровно, не падал, ни к кому не цеплялся, в падучей не бился. О том, что не в себе он, говорил только бегающий взгляд да пузырьки слюны, иногда выступающие в уголках рта. Авось оклемается, думал купец. Дай ему Бог, человек-то вроде незлобивый.
С каждым шагом все заметнее становились следы войны. Брошенные деревни, в коих не осталось ни рисового зернышка, ни завалящего цыпленка, сменялись деревнями полуразрушенными, а после и вовсе стали попадаться одни пепелища. Покойников никто не сжигал по местному обычаю, потому валялись они повсюду, раздувшиеся от жары. Мухи и падальщики из птичьего и звериного племени облепляли их сплошным ковром. Вонь стояла невыносимая. Воду приходилось беречь, ибо миазмы от гниющих трупов отравили все вокруг.
Как-то вечером, когда новобранцам в очередной раз раздали сушеные лепешки и по полпригоршни риса на свернутом в кулек листе, человек-хорек подошел снова.
– Где же обещанная еда? – спросил он раздраженно.
– Чо? – Афанасий утер бороду от налипших рисинок, отложил лист с остатками трапезы и вытер руки о порты. – А-а-а-а, еда-то… – за тяготами похода он и забыл о том разговоре.
– Ага, – передразнил его Хорек. – Если ты с нами так, теперь будешь отдавать целую лепешку. Понял?!
– Как не понять, – пробормотал Афанасий, которого взяло нешуточное зло. – На вот, возьми, что осталось, – он указал пальцем на половинку лепешки, лежащую рядом на плоском камне. – И риса вот тоже. – Он отсыпал добрую пригоршню из свернутого листа прямо на сухой, пресный хлеб. Хорек протянул лапки к еде.