Царская невеста - Елманов Валерий Иванович
Получилось, правда, наоборот, и вновь не без моей помощи. Уж слишком нагло вел себя остроносый, проявил скрываемое до поры до времени в полной красе. Воистину, самый худший господин – бывший раб. Не ведает он иного пути для своего возвышения, кроме как через унижение других. Но рано Осьмушка задрал нос кверху, ой рано. И власть над своими людьми ему тоже не стоило демонстрировать мне так нахально. Впрочем, осадил я его не сразу – гораздо позже. Попервости Воротынский от моих слов попросту отмахнулся, а во взгляде читалось: «Ты еще и в этом учить меня будешь, фрязин?!»
Он вообще по прибытии в столицу стал тяготиться мною, словно ненужным лишним свидетелем. Боялся, что я начну трепать языком?
Сказать мне, конечно, было что. Мол, и гуляй-город приволокли по моей подсказке, и вперед не стали забегать из-за меня, и порвали бы крымчаки всех в клочья, если бы не стрельцы да немцы Фаренсбаха, а командовал ими тоже я. Много чего я мог наговорить, но ни за что бы не стал.
Жаль, что Воротынский в этом сомневался, опасаясь свидетеля того, о чем он сам с удовольствием бы забыл. Я это чувствовал, а окончательно убедился по той неподдельной радости, которую он испытал, когда услышал от меня, что я собираюсь ставить свой двор, благо что денег у меня имелось в избытке. Ицхак с блеском провернул еще одну операцию, что я ему посоветовал перед отъездом на Оку. На сей раз с заключением пари – одолеют крымчаки русских или татары вновь дойдут до Москвы со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Доверяя очередному моему «видению», он щедро поставил двойной заклад против одинарного, и пятеро купцов в одночасье лишились семи с половиной тысяч рублей. Полторы – по уговору – стали моими. Плюс оставшаяся половина долга, которую мы еще год назад успели содрать с несчастного англичанина, через несколько дней скончавшегося от угарного газа в одном из каменных подвалов на подворье Английской компании. Плюс процент с тех денег, что он успел занять перед сожжением Москвы.
Словом, в общей сложности я стал обладателем гигантской суммы в три с половиной тысячи рублей. Если быть точным, то к ним надо добавить еще двести одиннадцать рублей, полуполтину, три алтына и две деньги́ – скрупулезный Ицхак в своих расчетах учитывал каждую полушку. Я не стал полностью выбирать всю сумму у купца – негде хранить. Прихватил лишь эти двести одиннадцать с мелочью, ну там для строительства и на прочие расходы, чтобы округлить оставшееся.
Что до Воротынского, то он объяснил свою радость тем, будто, дескать, по-настоящему убедился в моем решении осесть на Руси. Да и недолго она у него длилась – пока он не вспомнил, что тут уж без моего представления царю не обойтись. Места для подворья на Москве выделяют только по его повелению и там, где он скажет. Касаемо простого люда – не знаю. Скорее всего, обходились как-то иначе, а вот когда речь заходила о фигуре позначительнее, то тут только Иоанн Васильевич.
Однако слово, даденное мне насчет Долгорукого, он помнил хорошо. В этом князь был чем-то похож на Ицхака – если обещал, то выполнит непременно. К тому же на сей раз ему никуда не нужно было ехать. Более того, ему даже не пришлось выходить со своего подворья. Андрей Тимофеевич Долгорукий оказался в Москве и самолично заехал к князю в гости.
Еще бы. Теперь круче Михайлы Ивановича не было ни одного князя. Да что там князя – даже боярина. Сам Мстиславский ушел в тень, не говоря уже о зашуганных царем Захарьиных, родичах первой его жены, Анастасии. Ох как высоко засияла звезда Воротынского на августовском небосклоне лета 7080 от Сотворения мира, или 1572 от Рождества Христова. Так высоко, что чуть ли не каждый норовил протянуть к ней ладошки поближе – авось удастся погреться. Протянул и князь Долгорукий.
К тому же ему сам бог велел, ведь он женат на племяннице Воротынского, а стало быть, родич. Опять же хотелось ему и сынка родимого пристроить.
Рано в этом веке русская знать самостоятельную жизнь начинала, очень рано. С пятнадцати лет. Как только получали право жениться, так сразу и вменялось им в обязанность служить государю, причем начиная с самых низов, с рядовых. Всех льгот и привилегий у него – идти в атаку не в драном тегиляе, в который кое-как вшиты пластины простого железа, а при полном вооружении, и не среди голытьбы вроде ратных холопов, а вместе с маститыми вояками из числа отцовского окружения. Вперед, парень! Иди сдавай теорию на практике. Только помни: коль плохо учился, жизнь переэкзаменовку может и не назначить.
У собственных папаш под рукой они были редко – сердце-то не железное, посылать родную кровь в бой. Да – под присмотром, да – на самый безопасный участок, но шальные стрелы летают повсюду, и, как знать, может, на этом тихом для всех прочих месте и придет его смертный час. Получится, отправил собственной рукой на погибель. А что ты ее не желал, но так уж вышло – дело десятое, все равно потом будешь терзаться и мучиться.
Поэтому предпочитали пристраивать к какому-нибудь воеводе из числа самых знатных, именитых и… удачливых в бою. Последнее тоже учитывалось. Раз человеку везет – значит, господь[2] закрыл его своей дланью от стрел и пуль. Или ангела послал, чтоб тот простер над ним свое крыло. А длань у господа широкая, да и ангельское крыло немногим ýже – авось сыщется под ним местечко и для моей кровиночки, пока тот не возмужает да сам не начнет водить в бой полки.
А я еще, помнится, удивлялся, когда читал Бархатную книгу. Уж больно много бездетных бояр. Лишь теперь и дошло. Помимо тех, у кого вместо сынов рождались только дочки, а они в зачет не шли, были еще и другие – те, кто обзавестись потомством просто не успевал. Свистнула в первом или втором бою татарская стрела, сверкнула вражеская сабля, влетела точно в лоб ливонская пуля – и все. Заказывай, боярин, заупокойную службу по рабу божьему как там бишь его, плати деньги на помин души – без серебра церковь поминать не станет, корыстна, да моли бога, чтоб других сыновей не постигла та же участь. А ведь может…
Рассказывал мне воевода из Дедилова князь Андрей Дмитриевич Палецкий, сколько у него полегло родных и двоюродных дядьев – ужас, да и только! Прадед его разжился внуками богато – получилась целая футбольная команда, а в результате из одиннадцати человек только пятеро и перешагнули двадцать пять годков, да и то у двоих сплошь девки. Остальные же полегли – кто в восемнадцать, кто в двадцать.
То же самое у Шереметевых, одному из которых доводился зятем Воротынский. У них на шесть братьев всего три сына. А взять самих Воротынских, так у них счет еще хуже – у трех братьев наследники лишь у одного Михайлы Ивановича, да и те сидят в Белоозере.
Вот и стараются отцы именитых родов как-то обезопасить своих чад. Самое оптимальное – это подсунуть в услужение к царю. Тем более есть такая специальная должность – рында. Ввел ее в незапамятные времена еще отец царя, Василий Иоаннович. Официально они считались телохранителями, а на деле, фактически, что-то вроде мальчиков на побегушках. Кто саадак таскает в походе, то есть лук со стрелами, кто копье – всем какая-то пустяковина да найдется.
Выгода же получается двойная, а если с умом, то и тройная. Во-первых, мальчишка вроде как на службе, да не простой – под рукой самого царя. Во-вторых, нет опасности погибнуть, особенно с нынешним государем. Разве что от утомительной скачки, когда в очередной раз приходится драпать в Новгород, но скачка – не стрела, не сабля и не пуля. Седалище болит, ноги крутит, но через пару-тройку дней ты снова жив и здоров. А если служить с умом, то тут образуется и третья выгода – заполучить чин, притом немалый. Давно ли двоюродный братец Бориса Годунова хаживал в рындах? Да десяти лет не прошло. А ныне он уже постельничий. И сам Борис не сегодня завтра станет кравчим. Вот так вот, если по уму.
Но попасть туда непросто – надо быть смазливым, чтоб соответствовать внешностью, потому что рынды сопровождают царя повсюду, но преимущественно в торжественных случаях, например, на свадьбе (очередной) или во время приема иноземных послов. Понятно, что с прыщавой мордашкой да с косыми глазками его никто не примет.
