По следам Бабы-Яги - Аркадий Петрович Захаров
Шаман Нахрач поплатился за это жизнью, став одной из жертв Яхи-бабы.
Сокровенное место, где обрела свое новое пристанище Золотая Баба, охранялось стражей в красных одеждах.
Никто, кроме главного шамана, не имел права входить в кумирню, чтобы узнать волю идола, который, по словам вогулов, если требовал жертвы, то издавал голос младенца. Неизвестно, слышал ли этот крик отважный полковник Григорий Новицкий из свиты Филофея Лещинского, упорно искавший в кондинской тайге Золотую Бабу и ставший ее последней жертвой. Убитый вместе со священником Сентяшевым при неясных обстоятельствах, он так и не успел довести до конца свое «Краткое описание о народе остяцком».
Надежно схороненная в безбрежной тайге, с тех пор навеки сгинула со света Золотая Баба — Сорни-най. Но, по суевериям обских угров, никто не может исчезнуть бесследно, не оставив на земле своего антипода, призрака, который бродит незаметно среди людей, причиняя им горе и всевозможные неприятности, лишь иногда появляясь в виде тени.
Такой двойник остался и после Золотой Бабы. Имя ему — Баба-Яга. Попробуем обосновать это предположение.
В ТРИДЕВЯТОМ ЦАРСТВЕ
Если упомянутое свидетельство Джильса Флетчера, отождествившего Золотую Бабу и Ягу-бабу, принять за кончик путеводной нити, то, терпеливо разматывая путаный клубок, можно прийти к выводу, что сказочный образ Яги возник в русском народном творчестве как результат многовекового взаимодействия славянской и финно-угорской культур.
Несомненно, что проникновение русских в Югру и Сибирь оказало заметное влияние на формирование образа Яги в русских сказках. Купцы-первопроходцы, казаки, дружинники принесли на Русь те необыкновенные сведения о жизненном укладе, обычаях и верованиях Югры, которые в сочетании со славянской мифологией и фольклором стали впоследствии волшебными сказками о Бабе-Яге.
В народных русских сказках, собранных в прошлом веке Афанасьевым, югорские мотивы проступают достаточно отчетливо.
В сказке о Василисе Прекрасной мать, умирая, говорит дочери: «Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу, береги ее всегда при себе и никому но показывай, а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета». Начало этой сказки о Бабе-Яге имеет явно югорские корни.
У хантов и манси (равно как и у ненцев и других северных народов) существовал обычай делать кукол иттарм — вместилища душ умерших, которые живут куклах, пока не возродятся в каком-либо ребенке. Куклу из дерева одевали и ставили на постели умершего. Во время еды к ней в первую очередь придвигали кусочки пищи. Кукла считалась противоположностью двойника покойника, который может причинять вред семье умершего. Кукла охраняет от двойника юрту. В упомянутой сказке кукла — вместилище души матери — помогает Василисе победить Ягу.
Возможно, представление, что душа человека, заключенная в деревянной кукле-иттарме, должна возродиться в новорожденном, проявило себя в другой русской сказке — о Терешечке и ведьме: «…Старик со старухой сделали колодочку, положили в люлечку, завернули в пеленочку, и, вместо колодочки, стал расти сынок Терешечка… Отец сделал ему челночек. Терешечка поехал рыбу ловить…» Последняя деталь еще раз подтверждает северное происхождение сказки: рыбная ловля с малых лет — главное занятие народов манси и ханты.
Постоянное место обитания Яги — дремучий лес. Живет она в маленькой избушке на курьих ножках, такой маленькой, что, лежа в ней, Яга занимает всю избу. Подходя к ней, герой обычно говорит: «Избушка-избушка! Встань к лесу задом, ко мне передом!». Повернется избушка, а в ней Баба-Яга: «Фу-фу! Русским духом пахнет… Ты, добрый молодец, от дела лытаешь или дела пытаешь?». Тот ей и отвечает: «Ты, старая, прежде напой-накорми, а потом про вести спрашивай».
Несомненно, что сказка эта родилась среди людей, хорошо знакомых с бытом обских угров. Фраза о русском духе попала в сказку не случайно. Деготь, широко применявшийся русскими для пропитки кожаной обуви, сбруи и корабельных снастей, раздражал чуткое обоняние таежных охотников, употреблявших для пропитки обуви гусиный и рыбий жир. Нашел отражение и обычай северного гостеприимства: гостя полагается сначала накормить.
Таинственная избушка на курьих ножках — не что иное, как широко распространенный на Севере тип хозяйственной постройки — лабаз, или чамья. Рубленый, на высоких гладких столбах, амбар-лабаз — почти единственный для таежника способ сохранить снасти и припасы от мышей и хищников. Небольшие охотничьи лабазы делаются иногда на двух-трех высоко спиленных пнях — чем не курьи ножки! Ставятся «к лесу задом, к путнику передом», чтобы вход приходился со стороны дороги или лесной тропы. Еще больше похожи на сказочную избушку небольшие, «без окон, без дверей», старинные культовые амбарчики в ритуальных местах — урах. В них иногда хранились куклы-иттармы в меховой национальной одежде. Кукла занимала собой почти весь амбарчик, может, именно поэтому в сказках всегда мала избушка Бабе-Яге. Вернее, бабе-в-яге, поскольку у хантов и манси ягой называется меховая шуба. Некоторые идолы вместе с ритуальными шаманскими принадлежностями хранились в культовых избушках наряженными в дорогие одежды.
Вокруг избушки Яги всегда валялись кости и черепа. Это объясняется тем, что в древности в священных местах, где находились идолы хантов, манси и ненцев, совершались священные ритуальные жертвоприношения животных. Мясо съедали, свежей кровью мазали лицо идола, кости складывали, а черепа развешивали на стенах лабаза, окружающих деревьях, или заборе. Ритуал жертвоприношения и употребление аборигенами Приобья в пищу сырой рыбы, мяса и теплой оленьей крови послужил причиной превращения в сказках безобидной бабы-в-яге в кровожадную людоедку Бабу-Ягу.
В мансийском фольклоре встречаются туманные намеки на местонахождение Золотой Бабы (Сорни-най) в лесу, в избушке на лосиной ножке. (Лосиная нога так же привычна для манси, как для русского — куриная). Одну такую песню услышал и записал мансийский поэт Юван Шесталов:
Вся в соболях, в шелках. Сережкой
Ей служит ранняя луна.
В избушке на лосиной ножке
Который век совсем одна…
Она зовет меня смелее!
И приближается ко мне.
Я, словно ветка, пламенею
На обжигающем огне…
И наконец-то я сгораю
И человеком становлюсь.
Сгореть на священном огне, чтобы стать человеком! Не эта ли мысль заложена
