Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин
Его уже предупреждали об этом и даже предлагали перейти на работу в Средазводхоз в Ташкент. Но жажда путешествий обуревала его. Он испытывал отвращение к кабинетной работе. Алексей Иванович считался прекрасным специалистом, за годы гражданской войны он к тому же стал знатоком местных условий, знал отлично языки, завязывал теснейшие связи с населением, завоевал непререкаемый авторитет. Просьбу его уважили и не стали переводить в Ташкент.
Недавно он получил новое недвусмысленное предупреждение. Когда он принимал на работу проводником Аббаса Кули в качестве знатока пограничной полосы и переводчика, тот бросил странную фразу: «Рафик начальник! Товарищ начальник! Когда мы ходили паломником в Мешхед к Золотому Куполу, мы услышали от людей, что в Закаспии есть Великий анжинир, который знает, как достать воду из земли. В Мешхеде все знают про Великого анжинира, который раньше был великим воином Востока».
Наверняка Аббас Кули подхалимничал, пытался улестить начальника. При всех своих знаниях, опытности, прочих прекрасных качествах Аббас Кули имел слишком мало шансов попасть в экспедицию.
Он пришел горделивый, заносчивый, знающий себе цену. Он красовался своей каракулевой, бронзоцветной шапочкой, своими великолепными усами. А надменный прикус губ говорил, что не он нанимается, а его удостаиваются нанять.
И вдруг он сделал несчастное лицо, весь дернулся и ринулся — даже напугал — целовать руки Алексею Ивановичу. Да так неожиданно, что тот не успел их отдернуть. И тут словно озарение нашло: «Да ведь ты, Аббас!»
Поразительная встреча! Аббас — давно это было, — тогда совсем еще мальчишка, краснощекий, нежный, по-детски пухлый, вертелся под ногами и все пытался заглянуть под палас на трупы, лежавшие у стены хлева.
«Это я! Это я, — бормотал Аббас Кули, все еще ловя руки комбрига, — это я, командир. Еще ты позволил мне погулять по кишлаку в шапке со звездой. Это ты, командир, благодетель, отвел железной рукой смерть от нашей семьи, от отца и матушки. Увы, мой брат! Увы, брат мой Джаффар, увы! Жизнь его тогда кончилась. И стреляли в небо тогда. Товарищ начальник, товарищ командир, это вы спасли тогда семью старого нуратинского, уважаемого кяризчи от кровавых рук басмачей. Ты мне больше чем отец теперь, командир!»
Трудно было узнать в этом оливково-загорелом усаче с кустистыми бровями круглощекого подростка из Нураты. Надо было напрячь память, вернуться мысленно в прошлое, в огневые годы гражданской войны. И сколько было тогда пылающих дымным пламенем скирдов хлеба на плоских крышах, сколько скачущих в облаках пыли и песка конников, сколько стонущих, скрипящих зубами, окровавленных, сжимающих слабеющими пальцами края рубленых страшных ран! Сквозь красную пелену — тогда комбригу тоже рассекли лицо — виделся, как сейчас, корчащийся в пыли красавец боец, так похожий на Аббаса Кули. Усы его были в крови и пене — больно, тяжело умирал боец.
«Брат мой был Джаффар — красноармеец. За него, за то, что Джаффар пошел добровольцем, Абдукагар-курбаши поклялся истребить самое семя нашего рода нуратинских кяризчи. Мой отец, кяризчи в Нурате, и сейчас копает, благословляя Алексея-ага, вырвавшего из лап смерти моего отца, мою мать, моих братцев.
Увы, нет уже лишь брата моего Джаффара. И своим мечом ты, Алексей-ага, спас от позора моих сестер, порубил головы проклятым насильникам, убийцам. Алексей-ага, начальник, ты спаситель моего семейства!» — И он с жаром принимался вновь и вновь ловить руки комбрига. — «А рук лизать нечего. Ты в рабском состоянии, что ли, друг? Ну и вымахал ты! Косая сажень в плечах!» — «А мы в зурхане в Мешхеде чемпион», — наивно похвастался, весь сияя, Аббас Кули и давай подкручивать и раскручивать жгуты усов.
Трудно сказать, что привело Аббаса Кули из далекой бухарской Нураты в пограничную полосу, что побудило изменить полезному и доходному занятию и взяться за контрабанду. Так или иначе он попался. Выйдя из заключения, Аббас решил «быть честным». «Так приказала мне мать. Она сказала: „Нуратинцы пророком имеют Ису, а Иса запретил людям воровать и мошенничать“. Мама закрыла лицо платком и отвела меня к кипящему источнику пророка Исы, что в Нурате, заставила меня, непутевого, броситься в воду — бр-р, холодная там вода, ледяная, — нырнуть и коснуться лбом камня, что под водой, и поклясться. И я дал клятву: „Вором не буду! Чужого не возьму! Умереть мне молодым“».
Приняв материнское благословение, Аббас Кули возвратился в Ашхабад.
Легко дать клятву, но не легко ее выполнить. Одного желания мало. Принять в экспедицию, работающую на государственной границе, раскаявшегося контрабандиста, да еще отбывшего срок, представляло немало сложностей.
Аббас Кули все удивлялся: «Я же дал клятву на камне Исы».
Надо было его понять, поверить ему. Алексей Иванович поверил. Он знал, что значит заслужить признательность восточного человека, и он не ошибся — обрел верного помощника и друга. «Никто не хотел со мной разговаривать. Никто не желал на меня смотреть — говорили: „Ты вор, ты сидел в тюрьме“. Вы меня взяли, доверились мне. Целую подол ваш, начальник. Вы мой отец и брат».
Все это выглядело напыщенно, трескуче, чрезмерно возвышенно, не по-деловому. Но Алексей Иванович знал Восток. Возвращаясь из Ташкента, он не поленился побывать в Нурате. Он пошел домой к Аббасу Кули. Он подержал в своих ладонях руки почти ослепшего, скрюченного ревматизмом старого мастера-кяризчи, пожелал ему долгих лет жизни. И совсем не затем, чтобы вызвать на благодарность, — он терпеть не мог благодарностей, поговорил о воде, таящейся в недрах гор и столь необходимой иссушенным солнцем пустынным полям. Поговорили они и о знаменитом кзыларватском кяризе длиной в двадцать верст, который мастер когда-то в молодости копал двадцать лет и все-таки нашел и вывел воду. О многом вспомнили и почти не вспоминали славные и горестные события гражданской войны… Они говорили о воде и жизни.
Поговорил Алексей Иванович и со сравнительно молодой, полной еще сил матушкой Аббаса Кули — женщиной из воинственного рода прикызылкумских нуратинцев, узнал горькую историю ее замужества. Ее выдали за немолодого чужеземца из Ирана, но брак оказался счастливым. «Только вот с сыновьями не повезло. Из трех сыновей остался один — такой славный, такой живой, черноусый Аббас. Беспокойный бродяжка, но хороший. Отчаянный забияка, но сердце у него невинной девушки».
Увидел Алексей Иванович, что в доме старого кяризного мастера пусто, что котел стоит перевернутый вверх дном рядом с холодным очагом, что на дастархане ничего, кроме ячменной лепешки и двух-трех кусочков сахара, нет. По приезде в Ашхабад на базу экспедиции он дал Аббасу Кули зарплату вперед за месяц. Тот реагировал
