Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев
Государь Император всея Руси искренне считает, что Империя – это его жена, мама, дядьки, тетки, братья, камергеры, фрейлины и прочие захребетники, а всё остальное – обслуживающий персонал и прилагаемый инвентарь. В министры, военачальники, губернаторы назначаются самые безнадёжные – такие, как полководец с манией величия великий князь Николай Николаевич, не менее великий главный артиллерист страны Сергей Михайлович с балериной Кшесинской в роли ведущего консультанта по военным закупкам, престарелый Горемыкин или псих со справкой Протопопов. Дума, где тоже заседают далеко не спинозы, тихо сходит с ума от такой кадровой политики и чисто из вредности блокирует законы, исходящие от царских назначенцев. После увлекательного перекидывания “горячих картофелин” бюджетов и законопроектов, император волевым решением распускает Думу, штампуя пачками временные Указы, нужные для работы любимого правительства своей жены. Новоизбранная Дума эти Указы спускает в унитаз, и цикл повторяется. Так уже было три раза, в четвертый – не прокатит, и начнется… Как и полагается на Руси, с шутками, прибаутками, погромами, расстрелами, анархией и полным уничтожением всего ценного, что как раз стоило бы сберечь при любом катаклизме.
Кровавая революционная каша с миллионами погибших, изувеченных, эмигрировавших чёрной тучей нависает над страной, её неотвратимость сравнима с огромной волной, неумолимо накатывающей на побережье. Как мирить непримиримых? Что может сделать один человек, знающий чем это всё закончится? Стена и бездна!..
Протяжный гудок, шипение выпускаемого пара и скрип тормозов прервали размышления Распутина на самом тревожном месте.
Купаясь в паровом облаке, поезд застыл на куцей железнодорожной станции. Стоянка неизвестно сколько минут. Пассажиры, толкая друг друга, высыпали на перрон, кто с чайничком за водой, кто еду купить. Распутин прогулялся вдоль непривычно маленьких вагонов на пять окон и не спеша спустился с платформы к грунтовке. На десятом шаге с обочины выпрыгнул заяц и с треском ломанулся в кусты, где спугнул двух косуль. Вся эта банда, заметавшись, без оглядки поскакала в лес. В это же время метрах в двадцати спокойно и с достоинством дорожку переходил бобёр. “Просто зоопарк под открытым небом, – покачал головой Григорий, любуясь буйством природы в двух шагах от цивилизации. – Жаль, что нет времени погулять всласть и надо идти в тесное купе.”
Возвращаясь, Распутин задержался на перроне подольше, пока совсем не стемнело. Скрипучий, древний поезд осточертел хуже горькой редьки. Прогуливаясь среди других пассажиров, добрёл до своего вагона, остановился и прислушался – из соседнего тамбура доносилась немецкая речь. Самого говорившего, стоящего внутри, видно не было, только красный огонёк в руке курильщика порхал ярким мотыльком снаружи, временами подсвечивая его пальцы.
“Люди Николаи, – внезапно посетила неприятная мысль. – Да нет, ерунда, паранойя…”
– Простите, Карл, но вам, как моряку, в первую очередь должно претить участие в этой акции, – горячо шептал курильщик, по-дирижёрски жестикулируя между затяжками.
– Мне много что претит, дорогой Вильгельм, – раздался из глубины тамбура слегка хриплый голос, – но больше всего – вид кораблей Хохзеефлоте, удирающих от русских линкоров. Впрочем, 8я армия, бежавшая из под Митавы, тоже не вдохновляет.
– Это случайность! – тёзка кайзера жадно затянулся и огонёк в его руках снова светлячком заплясал над перроном, – просто неудачное стечение обстоятельств. Русским повезло, а нам – нет. Так бывает…
– Не знаю, как у вас, в пехоте, а на море случайностей не бывает, капитан, – скрытый в глубине тамбура Карл определенно не собирался щадить Вильгельма. – Любое нечаянное стечение обстоятельств на поверку оказывается рукотворным. Согласованные, как никогда, действия русских, их знание наших слабых мест на море и на суше говорят только об одном – о резкой активизации их разведки, о появлении нового, неизвестного нам источника информации. Наш долг – выявить этот источник и заткнуть его… Так что, лучше воздайте хвалу небесам за ту ниточку, что попала нам в руки. И вообще, что вы так раздражаетесь? Мы приглашены в группу, как эксперты по своей специальности. Всю грязную работу пусть берут на себя коновалы Гесса…
Распутин, собираясь сделать следующий шаг, застыл, как вкопанный, услышав знакомую фамилию.
– Знаете, Карл, – хмыкнул курильщик, – это тот случай, когда я сам готов идти в первых рядах. Будьте добры, покажите еще раз фотографию сирены, утопившей дивизион ваших эсминцев.
– А вы эстет, Вильгельм… Извольте… Да держите же крепче… шайсе!
Из тёмного зева тамбура выпорхнула открытка, будто её вытолкнула рука, неловко хватающая следом воздух. Изображение, показавшееся до боли знакомым, спланировало к ногам Распутина, как сухой лист. Автоматически наклонившись, Григорий поднял фотографию и подал выскочившему на свежий воздух курильщику – высокому брюнету с римским носом, кавалерийскими усами и аккуратно уложенной прической под косой пробор.
– Данке! – коротко кивнул тот, повернулся через левое плечо, как на плацу, и в два шага исчез в тамбуре, откуда послышался раздражённый шёпот собеседника:
– Чёрт возьми, Вильгельм, какой вы неловкий! Это ж вам не фотографии шансонеток из варьете!
– Я вас умоляю, Карл! Кто про это знает?…
Дальнейший диалог Распутин не слышал. На одеревеневших ногах он прошёл к своему вагону, нырнул в чрево поезда и вытер испарину, выступившую внезапно на лбу. Он вспомнил, где видел эту фотографию.
1998. Замок Фризенхаузен.
– У них действительно был налажен потрясающий семейный бизнес. Хотя лично я обмен не считаю адекватным. Если немецкий Дальберг сдавал брату собственную резидентуру, то французский, пользуясь своим положением атташе в Петербурге, кормил немцев в основном русскими агентами, оценивая их весьма дешево – один немец менялся на трех русских.
– Неравноценно!..
– Не то слово! Сдавал целыми картотеками, которые, сволочь такая, получал, как союзник, в русском разведуправлении, якобы для совместных действий. Вон смотри, целая коробка из Генерального штаба с учетными карточками…
– Ух ты! А это что за красавица? Неужто тоже агент? Анна Ревельская… Знаешь такую?
– Откуда? Красивая, я тоже обратил внимание. Там на обороте надпись на немецком “Totkriegen” и дата неразборчиво, возможно, январь 1917…
Глава 2. 17 января 1917. 600 вёрст от Петрограда
Она шла по старому парку Humlegården, сбивая остроносыми сапожками ледышки и смёрзшиеся комки снега. Тучки затянули горизонт, и дым из сотен печных труб Стокгольма стелился по узеньким улицам, подобно
