Роман Белоусов - Кровавая карусель
Естественно, что польза от таких стражей порядка, как констебль и дряхлый сторож, была весьма относительная. Хотя они и трудились в поте лица, не смотря на то что их работа, как заметил Дефо, «не приносила ни прибыли, ни удовольствия, а была невыносимым трудом, часто абсолютно напрасным и непродуктивным».
В 1718 году были приняты два законодательных акта, сыгравших немаловажную роль в судьбе героев лондонского дна.
Один из этих актов — «О перевозке» — предписывал в целях снабжения колоний рабочей силой пересылать осужденных преступников за океан. Правда, и до этого, с тех пор как англичане в начале XVII века обосновались в Америке, туда на поселение высылали уголовников. Так, до 1700 года в Виргинию на плантации было отправлено около 4500 человек. Теперь число их значительно возрастало — началась оптовая торговля ссыльными. Суда с «живым товаром» — в трюмы заталкивали от 100 до 300 заключенных — регулярно совершали рейсы за океан. Об этом говорят сохранившиеся «накладные на ссыльных». С доверенным лицом — во времена Дефо им являлся некий Джонатан Форвард — заключался договор на перевозку заключенных, по 40 фунтов за каждого. Форвард подписывал накладную, обязуясь доставить «живой товар» к месту назначения. По прибытии капитан получал от местного мирового судьи «свидетельство о высадке». В список заносились лишь те, кто остался в живых за время долгого и тяжелого плавания, — высокая смертность была обычным явлением. Капитан судна отправлялся со «свидетельством о высадке» в Лондон, чтобы получить заработанные деньги. Ссыльных же продавали на плантации по 10 фунтов за душу.
Возвращение в Англию каралось смертью. И тем не менее, хлебнув «райской жизни» на плантациях, многие рисковали вернуться, надеясь укрыться в многолюдном Лондоне. Но не многим это удалось: одни погибли на виселице за незаконное возвращение, другие — попавшись за новые преступления.
Дефо был хорошо осведомлен о механике подобных перевозок. И, видимо, его перу принадлежит статья, напечатанная в январе 1723 года в «Ориджинл уикли джорнэл», где обсуждался вопрос, почему осужденные на высылку за океан упрямо возвращались из сравнительно безопасных мест в полный опасностей Лондон.
В одном лишь писатель погрешил против истины. Массовая ссылка заключенных, как было сказано, началась после принятия акта «О перевозке». Действие же в романе Дефо происходит в конце XVII века, когда ссылка еще не приняла такого размаха.
Согласно другому акту парламента тот, кто брал вознаграждение за возвращение украденных вещей, карался как уголовный преступник.
Дефо, не раз побывавший в Ньюгейте (в общей сложности он провел в этой тюрьме восемнадцать месяцев), наблюдал и изучал здесь мир порока. Особенно помогла ему в этом служба у Джона Эплби, владельца «Ориджинл уикли джорнэл», — еженедельного издания, специализирующегося на описании «признаний» преступников, то есть предсмертных исповедей, и других материалов об их деяниях.
Мистер Эплби, являвшийся также официальным печатником Ньюгейтской тюрьмы, имел доступ к официальным отчетам и сведениям о заключенных там узниках. Этим же правом — беспрепятственно посещать тюрьму — пользовался и сотрудник его журнала мистер Дефо. В течение шести лет он регулярно общался с ворами и бандитами, выслушивал их исповеди, записывал последние слова перед казнью. Затем обрабатывал этот материал и печатал в журнале. Иногда, с согласия приговоренного, описание его жизни, рассказанное им самим, выходило отдельным изданием, которое готовилось и набиралось заранее и поступало в продажу тотчас после казни.
Подобного рода литература пользовалась большим спросом. Ее жадно поглощали не только простые читатели, но и заключенные. Преступный мир, подобно Янусу, имел два лица: одного боялись и и ненавидели, другим восхищались. Получалось так, что, описывая со слов разбойников их похождения, «воровская» литература прославляла этих преступников как героев, чьи подвиги на большой дороге служили скорее примером для подражания, чем предостережением. И обычно тот, кто кончал жизнь на виселице, становился объектом восхищения, если «мужественно умирал».
К раскаявшимся питали отвращение, их называли трусами и подлецами. Да и сами обреченные подчас не очень цеплялись за жизнь — они рождались и жили с мыслью, что рано или поздно им не миновать «роковой перекладины», и на виселицу смотрели как на конечное место назначения. Вся их жизненная философия сводилась к одному: жизнь, хоть и короткая, должна быть веселой.
Дефо не раз поражался беспечности тех, кому наутро предстояло быть повешенным и кто накануне распевал: «Если придется висеть на веревке, славный услышу трезвон…»
Короче говоря, виселица отнюдь не устрашала, а жертвы палача «мистера Кетча» — «кавалеры удачи» — вызывали восхищение своей хитростью, ловкостью, а то и богатством.
В противоположность массовой литературной продукции, воспевающей воров и убийц, Дефо преследовал иные цели — своими памфлетами и книгами способствовать нравственному перерождению заключенных. Желая улучшить условия жизни отверженных, он подводил читателя к выводу, что лишь добродетель обеспечивает счастье и что, если тебе дарована жизнь, никогда не поздно исправиться. Впрочем, бывали моменты, когда он явственно осознавал тщетность своих попыток и признавал, что моральные усилия преобразования общества столь же бесплодны, как и «проповедование Евангелия литаврами».
Одно время он, например, полагал, что лучший путь борьбы с преступностью — образование, и доказывал необходимость создания школ для детей бедняков. Падение на дно своих героев он объяснял жестокой нуждой, заставлявшей их совершать дурные поступки. Ежедневная борьба, которую вели обездоленные, не связана с духовными и романтическими идеалами. Дефо сводит ее к наиболее элементарной форме — трагедии существования. В героях лондонского дна его привлекала «естественная правдивость», порождаемая жизнью, полной лишений; она-то и разжигала его интерес.
Рассказывать правду и проповедовать мораль — к этому стремился писатель Даниель Дефо. Однако «поставлять выдуманные истории — наиболее вредное преступление, — считал он. — Это вроде лжи, которая опустошает душу, постепенно порождая привычку лгать». И старался убедить, что пользовался не измышлениями, а опирался на факты и что его цель — обратить на путь истины порочных или предостеречь простодушных. Но одно дело навязать вам факты, взятые из жизни, как писала Вирджиния Вулф в своем прекрасном эссе о Дефо, и совсем иное — переосмыслить их и запечатлеть. «Писатель, — продолжала она, — не просто знал гнет нищеты и беседовал с жертвами этого гнета, но сама неприкрытая жизнь, выставленная напоказ, взывала к его воображению, она была именно той самой необходимой для его мастерства темой».
