Хэммонд Иннес - Проклятая шахта.Разгневанная гора
– У меня есть приятель в Пензансе, – сказал я; его насмешливая рожа не позволяла мне промолчать. – Написал мне, что можно получить работу.
– И сказал, что Том Малиган может переправить тебя в Англию, да?
– Откуда ты знаешь?
– Откуда знаю? Да ты не первый, кого мы везем из Италии, вот откуда. Если твой приятель свел тебя с нашим шкипером, значит, работа, которую он тебе приготовил, ничуть не лучше, чем та, которую мы делаем на «Арисеге». Ты хоть представляешь себе, как живут людишки, подобные тебе, в Англии? У тебя нет ни удостоверения личности, ни продкарточек, в глазах властей ты не существуешь. Ты просто накипь, которая живет за счет черного рынка. И если хочешь послушать моего совета, то, как только окажешься на берегу, двигай прямехонько в Лондон. Самое безопасное место для таких, как ты. И прямиком на скачки или собачьи бега. Смешаешься с толпой жуликов и спекулянтов, которые постоянно там ошиваются, и никто тебя не тронет – до поры до времени. – Он рыгнул и подтянул живот.
Я снова сел на свое место. Господи, как я себя ненавидел! Я чувствовал, что слезы жгут мне глаза, и закрыл голову руками, чтобы не было видно, как мне паршиво и одиноко. Вдруг меня тронули за плечо, и голос Раппи, из которого вдруг ушла вся прежняя грубость и резкость, произнес:
– Ладно тебе, парень. Не обращай на меня внимания. Вот встретишься с родными, и тебе сразу станет легче.
Я покачал головой, жалея, что он изменил тон, – лучше уж продолжал бы издеваться.
– Нет у меня родных, – сказал я.
– Неужели никого? Ну и дела, чтоб я сдох. Это погано. Но друзья-то есть?
– Нет, – сказал я. – Только вот этот парень из Пензанса. Понимаешь, я уехал из Англии, когда мне было четыре года. Единственное, что я помню об Англии, – это тот момент, когда мы стояли на палубе парохода, увозившего нас в Канаду. Отец показал мне береговую линию. Она была похожа на серое размазанное пятно на горизонте. Только это, и еще когда от нас ушла моя мать – вот и все мои детские воспоминания. Мы жили в Корнуолле, место это называется Редрут. Там я и родился.
– Но если ты жил в Канаде с четырех лет, почему, черт возьми, ты не пошел в канадскую армию?
– В Канаде я долго не задержался. Когда умер отец, двинул в Австралию, на золотые прииски. Мне тогда было двадцать лет, я был шахтером, как и отец. Вскоре после начала войны меня отправили в Англию. Но Франция пала, в войну вступила Италия, и нас задержали в Порт-Саиде, там я и попал в части Уэйвела. Так я впервые оказался в Англии, с тех пор как уехал оттуда в возрасте четырех лет.
Черт бы него побрал, и зачем я все это ему рассказываю? Почему он перестал надо мной насмехаться? Это было легче переносить. Я начал ругаться скверными словами. Это был бессмысленный набор слов, я перестал себя жалеть, и слезы высохли.
– Тебе надо было вернуться в Канаду, приятель, – сказал он. – Там никто не стал бы задавать тебе вопросы.
– Я не мог попасть на пароход, – объяснил я ему и протянул руку за бутылкой, чтобы налить себе еще.
– Не нужно тебе больше пить, – посоветовал он мне. – Ты скоро сойдешь на берег, и тебе нужно сохранить трезвую голову.
Но я не послушался, налил полный стакан и выпил залпом.
Послышались шаги, кто-то спускался но трапу. Дверь отворилась.
– Эй, Прайс! Шкипер тебя зовет! – крикнул невысокий коренастый малый по прозвищу Шорти [Коротышка(англ)].
– Иду, – отозвался я.
Он пошел назад по трапу, и его сапоги снова протопали по железной палубе по направлению к рулевой рубке. Незакрытая дверь качалась взад-вперед в такт движению судна. Я еще немного выпил и встал на ноги. Свободные от вахты матросы качались в своих гамаках. Стальные стены, грязные и облезлые, опускались и поднимались, опускались и поднимались. У меня над головой качалась ничем не защищенная лампочка, вызывая головокружение. Итальянец за мной наблюдал. Его глаза, словно прикованные к моему поясу, сверкали, как горящие угли. Я подтянул брюки, и мои пальцы впились в тело, когда я после нескольких неудачных попыток нащупал наконец пояс с деньгами у себя на животе.
– Что ты на меня уставился? – рявкнул я.
– Та-ак, ничего, signore, – ответил он, и его глаза снова помягчали и обрели отсутствующее выражение.
– Врешь, – сказал я.
Он пожал плечами, развел руки и слегка улыбнулся – олицетворение оскорбленной невинности и покорности.
Я сделал шаг по направлению к нему:
– Так вот почему ты со мной пьешь! Хотел меня напоить и ограбить?
Он шарахнулся от меня, съежившись от страха, отразившегося в его карих глазах.
– Шел бы ты лучше к шкиперу, приятель, – сказал Раппи, хватая меня за рукав.
А мне вдруг захотелось ударить итальяшку, стукнуть хотя бы раз, просто чтобы показать, что я думаю обо всей этой проклятой породе. Но потом я сообразил, что все это ни к чему. Сколько ни бей, их натуру не изменишь, не сделаешь их менее жадными, менее жестокими. Он не виноват. Он неаполитанец, и таким его сделали грязь, нищета и разврат его родного Неаполя.
Я пожал плечами и пошел на палубу, на воздух – чистый, здоровый воздух. Ночь была тихая и темная, паруса, отчетливо выделявшиеся на черном бархатном фоне неба, чуть колыхались, словно крылья бабочки. Ниши навигационные огни отражались в воле, словно масляные пятна. Фок-мачта нашей маленькой шхуны мерно раскачивалась, а ее снасти поскрипывали и стонали всякий раз. когда паруса наполнялись ветром. Я двинулся в сторону кормы, вглядываясь в еле заметную белую полосу кильватера, которая тянулась за судном, спешащим к берегу. Время от времени с правой стороны пробегал луч маячного прожектора; сзади был другой маяк, но он находился за самым горизонтом, и его вспышки были скорее похожи на северное сияние. А еще один маяк размеренно мигал впереди слева, его заслоняли утесы, которые отчетливо вырисовывались при каждой вспышке.
Терпкий запах смолы и мокрого от морской воды такелажа осущался особенно остро после спертой атмосферы кубрика. Я полной грудью вдыхал соленый воздух, направляясь к рулевой рубке. Ни о чем думать я не мог: казалось, будто железный обруч сжимает мой мозг. Я споткнулся о свернутый канат и ухватился за поручни, глядя на гладкую черную поверхность воды, о которой я скорее догадывался, чем видел ее. Я чувствовал за бортом длинные плоские волны, качающие нашу шхуну, и вглядывался в темную береговую линию, которая проявлялась всякий раз, как в нашу сторону мигал маяк. А потом снова глядел на спокойную колышущуюся поверхность воды. Она казалась такой спокойной, такой манящей, в то время как берег, темные очертания которого все приближались, таил в себе опасность и неопределенность.
