Ефим Сорокин - Змеиный поцелуй

Тут произошло неожиданное. Все вдруг замерло, все стихло. По жерди, над головой, извивающимся страхом скользнула змея. Прыгнула вниз, хвостом держась за жердь, и ужалила меня в лоб. И снова — тишина. И жутковатый шорох в рисовой соломе.

Брахман оказался весьма благоискусен в змеиных укусах. Даже раджа знал о брахмане-лекаре и однажды привозил к нему своего гостя, ужаленного змеей на охоте. Жрец взял мою голову длинными зрячими пальцами и, чуть прищурившись, внимательно стал изучать ранки. Колотьба в моей груди не унималась. Наконец брахман сказал:

— Змеиный поцелуй.

Люди шумно вздохнули.

— О! — И только Нидан отнесся к словам брахмана недоверчиво, точно ждал каверзы от жреца. Судья хмуро улыбнулся, зорко, как опытный ворон, следя за всеми. Люди нет-нет да и посматривали вверх, на то место, где исчезла змея. Шептали в недоумении:

— Змеиный поцелуй?.. Змеиный поцелуй?..

— Такое иногда случается. — Все смолкли, когда брахман заговорил, даже юркие ребятишки присмирели. — Сердце этой змеи переполнено любовью. У змеи, которая тебя поцеловала, ятри, девичье сердце! Эта змея никогда не причинит тебе вреда. Она любит.

Я недоверчиво улыбнулся, но улыбнулся открыто, и жрец не обиделся. Во всяком случае обида никак не проявилась на желтоватом, в глубоких морщинах лице.

— Ни один заклинатель змеи не сможет приручить ее, и ни один мангуст не сможет одолеть ее, ибо она любит. Но теперь, пока змея рядом, ни одна женщина не подойдет к тебе. А когда ты умрешь (я не знаю, как хоронят в твоей стороне, ятри), прежде чем тебя сожгут, пустят по водам или предадут земле, эта змея свернется на твоей груди и умрет вместе с тобой.

Я не поверил брахману, но его слова несколько озадачили меня. Поразмышляв, я решил, что змея послана Господом для моего вразумления. В последнее время я до того избаловался, что в городах, которые проходил, непременно осквернял себя с некрещеными жонками. Они были красивы и дешевы. И любого цвета кожи. Порой даром. Трудно было посмотреть на них без вожделения, когда груди у них голы и только на гузне — плат. А гузна выглядит, как правило, весьма вызывающе. И хотя читал я покаянные молитвы, но, подходя к новому городу, ловил в себе бежавшую тайной трусцой мысль: непременно зайду к позорным жонкам. И любодейственную страсть паки проявлял. И вот, похоже, долготерпение Господа закончилось, и он, чтобы обуздать мою похоть, по немощи моей послал мне змею с девичьим сердцем.

Вечером меня посетила молочница Анасуйия, возраст которой не боялся любвеобильной змеи. Молочница пришла за домашними бутами. И я еще раз спросил женщину, знает ли она Христа Распятого.

— Нет, — был ответ. И снова сомнения охватили меня, и дым очага, и запах рисовой похлебки показались мне в тот вечер нестерпимо горькими. Собирая домашних бутов, молочница сновала по хижине, то открывая, то загораживая собой огонь очага. Я испытал Анасуйию в вере ее, а она только сказывала:

— Верую… верую… — и кланялась домашним бутам, кланялась. Я был озадачен. Сколько я ковов лишних дал! И дебрью лесной, и колючкой злой. И во рту, кроме кичиря сухого, ничего не было. Думал, вы во Единого Бога Отца веруете… И в Господа нашего Иисуса Христа… и в Духа Святого Господа Животворящего, — и что я вижу? Думал, нашел-таки Церковь, которую насадил святый апостол Фомо!..

— Верую… верую… — шептала Анасуйия и, коротышка-толстуха с лоснящейся кожей, немного смешно кланялась, сложив, точно папежница, ладони у подбородка. А я бездумно смотрел на шею женщины с тремя гладкими, как у раковины, складками.

Офонасей не знал и не мог знать, что накануне его прибытия в деревню во дворцовой бутхане голова идола ответила молящемуся радже шепотом. И раджа, озадаченный, вынул из-под языка золотую пластинку с именем бога и задумался над тем, что прошептал идол.

Ветер поднял белый занавес, когда раджа вышел из внутренних покоев, и телохранители вытянулись в знак приветствия, не удивившись, что на божественном одежда простолюдина.

Древние повествования сохранили много трогательных и поучительных рассказов о царях, которые переодетыми покидали стены своих дворцов и неузнанными ходили по городам и весям, наблюдая жизнь своих подданных. Конечно, подданные узнавали в них вельмож, но они, как правило, скрывали свой титул и представлялись наблюдателями за справедливостью.

И вот в один прекрасный день в хижину молочницы Анасуйии постучал человек в одежде простолюдина. Постучал так тихо, что Анасуйия сперва подумала, будто большой жук бьется о бамбуковые жерди хижины. Анасуйия сразу признала в пришедшем вельможу (ибо он был глубже и свободнее), пригласила гостя в дом и омыла ему ноги. И когда омывала ноги вельможе в одежде простолюдина, тот представился наблюдателем за справедливостью. Анасуйия на миг замерла. Но тут же подумала, что ей нечего бояться, потому что уже несколько лет как она вдова, и ее муж, которому она была неверна, уже не узнает о ее изменах. А молоко она никогда не разбавляла. Анасуйия покорно взглянула на гостя и спокойным голосом спросила:

— Что я должна делать, господин?

— С севера в наши земли идет ятри. Он купец и вития, поклоняется Распятому, — говорил наблюдатель за справедливо-стью, лаская пальцами золотую пластинку с буквенной вязью. — Пишет повесть об апостоле Распятого — Фоме. Имя ятри — Офонасей. Ищет в Ындии единоверцев Церкви, которую насадил Фома. Остановится в вашей деревне.

— Этот ятри несет в себе какую-то угрозу нашему радже и его подданным?

— Нет, скорее — наоборот, он может нам пригодиться. Через его сердце пойдет битва в неземном измерении.

— Я должна полюбить его?

Наблюдатель за справедливостью был несколько озадачен, ибо из слов молочницы следовало, что пожилой она себя не считает. Владыка улыбнулся про себя и, опасаясь зазря обижать Анасуйию, сказал:

— Полюби его беззаветно и тихо, как сестра, — и с этими словами наблюдатель за справедливостью щедрой рукой положил в нишу с домашними бутами туго набитый мешочек.

Вельможа отказался от трапезы.

— Ты должна запомнить несколько фраз и при случае вставить их в разговор с ятри.

— Я сделаю все, что надо, господин, — сказала Анасуйия и приготовилась слушать и запоминать.

Покинув дом молочницы, наблюдатель за справедливостью дошел до края деревни, как вдруг остановился и зашагал обратно, точно что-то забыл сказать. Подойдя к хижине, заглянул в приоткрытую дверь. Стоя на коленях у ниши с домашними бутами, Анасуйия большими глотками пила из лохани воду, которой только что омывала ноги гостю. Наблюдатель за справедливостью удовлетворенно кивнул и, положив под язык золотой талисман с буквенной вязью, зашагал к краю деревни, где его поджидала колесница.