Дмитрий Агалаков - Принцесса крови
За окнами замка давно стемнело. Верно, эти освещенные окна притягивали взоры путников, у которых не было в этот час тепла и крова.
В этот день рыцари с радостью забыли про свои доспехи, они им были не нужны. Многочисленные дворяне из свиты короля предпочли обременительной и столь надоевшей во время нескончаемых военных действий броне яркие приталенные кафтаны из парчи с меховой оторочкой, с дутыми плечами и пышными рукавами, узкими на запястьях, и штаны ми-парти[3], цвета которых могли указать на родовые гербы или гербы их сюзеренов. Правда, некоторые из мужчин не забыли о мечах, вложенных в роскошные ножны, но большинство обходилось длинными дорогими кинжалами у пояса. Колыхались яркие шелковые платья дам, доходящие до самого пола, обтекали талию и тесно сковывали их плечи одетые поверх платья и подбитые мехом сюрко; широкие рукава их одежд были похожи на крылья больших птиц, а головы дам украшали тяжелые и пышные прически из хитро сплетенных кос над ушами; унизанные золотыми и серебряными нитями, они походили то на бараньи рога, то на гигантские сердца. Высокие складчатые воротники кавалеров и дам что есть сил вытягивали шеи и подпирали, точно лепестками распустившихся роз, подбородки. Сапоги тех и других, сшитые из мягкой кожи, вытаптывали ковры, устилавшие просторную залу. Обувь стреляла вперед длинными носами или давала последним безжалостно закругляться вверх — и то, и другое было в моде и считалось привилегией знати.
Слуги подавали вино в серебряных кубках, извлеченных из дорогих резных буфетов. В зале стоял легкий возбужденный гул, предвестник большого торжества.
— День рождения его величества, что мы праздновали накануне, и то отмечалось с меньшим шиком, — заметил Жорж Ла Тремуй, фаворит короля и его советник, подходя к Раулю де Гокуру, первому камергеру Короны и губернатору Шинона. — Вы не находите?
— Считайте, что это всего лишь продолжение праздника, — откликнулся тот. — Король на то и король, чтобы позволять себе такие малости.
— Интересно, она и впрямь заслуживает такого внимания? — точно сам с собой рассуждал Ла Тремуй. — Одно дело, подкупить своим красноречием приходского священника и коменданта провинциальной крепости, и другое — справиться с целым двором. Что вы об этом думаете, де Гокур?
— Ответ на ваш вопрос мы узнаем с минуты на минуту.
Ла Тремуй вздохнул:
— О да. С минуты на минуту. Только, боюсь, если Дама Жанна окажется не орлицей, а жаворонком, орлеанцы не простят нам ошибки. Ведь они ждут Афину-Палладу, не меньше. И ждут как манны небесной!
Помолчав, Рауль де Гокур сказал:
— Если чего орлеанцы и не простят нам, так это глухоты и слепоты, монсеньер. Жаворонком или орлицей, но они должны увидеть Жанну Девственницу. И они ее увидят.
Оба вельможи не испытывали симпатий друг к другу. Тем не менее они разулыбались и, не сговариваясь, стали следить за королем. Карл Валуа сейчас что-то шептал на ухо своей очаровательной жене, Марии Анжуйской, — улыбчивой, молодой, беззаботной. Шептал и время от времени смотрел на двери. Его волнение не могло укрыться от взглядов опытных придворных — Рауля де Гокура и Жоржа Ла Тремуя.
— Я беспокоюсь за его величество, — обронил Ла Тремуй. — Королева Иоланда, да хранит ее святой Михаил, так тесно окружила его заботами, связанными с приездом Дамы Жанны, что король вот уже которую неделю бледен. На наше горе он просто изводит себя этими новостями. Глядя на государя, я и сам стал хуже спать.
— Не знаю, вернет ли приезд Девы Жанны ваш сон, монсеньер, — вежливо заметил де Гокур. — Но, держу пари, что он вернет румянец на щеки его величества.
Не сводя глаз с короля, Ла Тремуй поднял брови:
— Вы так думаете? Дай-то Бог, дай-то Бог…
Рауль де Гокур, первый камергер Короны и губернатор Шинона, опасался Ла Тремуя, потому что знал: тот способен на любую подлость. Не так давно Ла Тремуй добился от короля опалы коннетабля Артюра де Ришмона, своего недавнего покровителя, приблизившего его ко двору. В свою очередь, первый министр и первый хитрец «Буржского королевства» не доверял де Гокуру и побаивался его, так как тот был храбрым рыцарем и ему благоволила теща короля. Иоланда Арагонская, дама, выкованная из стали, являлась последним оплотом, мешавшим Ла Тремую окончательно подчинить себе молодого и нерешительного монарха. Несмотря на то что вельможи терпеть не могли друг друга, как наиболее влиятельным при дворе людям, им приходилось ладить. А иногда даже заигрывать с противником.
Они заметили одновременно, что король, оставив молодую жену, идет к ним через залу.
— Государь, — кланяясь, почти хором пропели Ла Тремуй и де Гокур, стоило королю подойти к ним.
— Сердце мое радуется, когда я вижу вас за мирной беседой, — сказал король. — Надеюсь, вы решаете важные государственные вопросы?
— О да, ваше величество, — ответил де Гокур. — Мы с монсеньером Ла Тремуем подумывали над тем, не увеличить ли нам гарнизон Шинона на треть?
Король поднял брови и перевел взгляд на Тремуя.
— Хотя бы на четверть, ваше величество, — сказал тот.
— Думаю, четверти хватит, — рассеянно улыбнулся король.
И тотчас обернулся на двери в глубине залы. Среди двора пробежало волнение, все смотрели именно туда. Сердце Карла Валуа сжалось — Жанна?! Нет… В двери вошла королева Иоланда, его теща, в сопровождении двух фрейлин.
— Хитрецы, — мельком взглянув на де Гокура и Ла Тремуя, также рассеянно пробормотал Карл. — Какие же вы хитрецы…
…Вчерашняя ночь так славно начиналась! Они отужинали с Марией наконец-то одни, прогнав всех. Потом были вместе на брачном ложе. Он знал ее еще девчонкой — маленькой кареглазой южанкой, в фехтовальных залах дворца ее матери грациозно выставлявшей руку с деревянным мечом вперед и требовавшей поединка. Он почти всегда поддавался ей. Наверное, потому что она была моложе его на три года и, как девочка, слабее. Мария из рода Анжу, маленькая дама, принцесса. А может быть, и потому, что поединки в отличие от других сверстников мало увлекали его.
Марии было семнадцать, когда они обвенчались. Она взрослела в его объятиях, становилась женщиной. Он в ее объятиях мужал. Теперь, в свои двадцать пять лет, Мария расцвела полным цветом. Она была чувственна и нежна; обольстительна, когда добивалась своего. И теперь, промозглой мартовской ночью, у гигантского камина, он лежал в ее объятиях, на широкой постели, в меховых и шерстяных покрывалах, и Мария отвечала на его ласки.
Карл Валуа знал, что был некрасив, но женщины обязаны всем сердцем любить короля, каким бы он ни был, и всем своим естеством желать с ним близости! Он знал, что двор считает его заносчивым и капризным, но он король, а двор — всего лишь часть его государства! Буржский король знал, что иные про себя называют его «слабаком», а некоторые — «трусом», но не сносить головы тем, кто однажды осмелится произнести это вслух…
