Луи Буссенар - Жан Оторва с Малахова кургана
Зуавы добрались до большого поместья, расположенного посреди виноградника. Во дворе царило немыслимое разорение. Служаки всех родов войск развернули настоящие боевые действия на птичьем дворе. Солдатик-артиллерист вонзил саблю в свинью, и та душераздирающе визжала. Стрелок Венсенского полка[15] взвалил на плечи барана и в таком виде отдаленно напоминал Доброго Пастыря[16]. Группа пехотинцев тащила за собой мычащую корову, а англичане в красных мундирах гонялись с палками за домашней птицей.
— Черт побери! — проворчал один из зуавов. — Этак нам ничего не достанется.
Оторва разразился смехом.
— Не дрейфь! Через минуту-другую у нас будет всего вдоволь.
Из подвала так и рвались винные пары. Оторва, как заправский дегустатор[17], провел языком по губам и спросил:
— А что, если для начала пропустить по стаканчику?
— Само собой! — откликнулись зуавы как один, кидаясь к подвалу.
Вино доходило до щиколоток! Прелестное крымское вино, сухое, розовое, искрящееся, пенистое, пахнувшее кремнем.
В подвале оказалась добрая сотня бочек. У первых налетчиков не было ни сверла, ни бурава, и они попротыкали клепки саблями и штыками. Вино захлестало из бочек, разлилось, потекло по всему подвалу, пока земляные перегородки не удержали его, словно в бассейне.
— Мать его за ногу! — крикнул один из зуавов. — Тут и не захочешь, а напьешься.
— Да уж, когда вином хоть залейся, я забываю о предрассудках, — отозвался другой.
— Ей-богу, ломаться тут никто не станет. На войне как на войне, в конце-то концов!
И солдаты кинулись пить… черт побери! Пить, сколько влезет, от души празднуя небывалую удачу, каких до той поры не было отмечено в летописи полка. Зуавы накачались так, что впору было отжимать их, словно губки. Оторва наполнил фляги.
— А теперь, — объявил он, — прихватим что-нибудь для семейного ужина.
Пехотинцы возвратились во двор, где продолжала нарастать толчея. Оторва, ничего не упускавший из виду, заметил роскошный розовый куст в полном цвету, который не вызывал у мародеров никакого интереса. Жан сорвал лучшие розы, связал их травинкой и бережно заткнул букет за свой шерстяной кушак. Товарищи взирали на него с удивлением. Заниматься какими-то розами, когда у тебя под носом чуть ли не цистерна вина и переполненный живностью птичий двор!
Хоть всяк по-своему сходит с ума, и Жан Оторва, признанный в полку заводила, имел право позволить себе такую прихоть.
Сохраняя полное спокойствие, он приставил ладони рупором ко рту и крикнул:
— В ружье!.. В ружье!.. Казаки!..
Безумная паника охватила мародеров. Они второпях бросали добычу, метались по двору, сталкивались в воротах и как безумные мчались дальше, опасаясь кары неприятеля.
Зуавы, оставшиеся во дворе одни, скорчились от хохота, а Оторва весело добавил:
— Лихо мы это провернули! Грабителей ограбили, отберем, что еще приглянется, — и в лагерь. А казаков не видно и не слышно.
Свинья, в которую артиллерист вонзил саблю, испустила дух, брошенная своим погубителем. Один из зуавов взвалил ее на плечи, приговаривая:
— Пошли-поехали, сиди алу (господин боров)!
Другие похватали наудачу индюшек и гусей. Оторва держал в одной руке петуха, в другой — за шею здоровенную утку. Птицы отчаянно били крыльями и лапами. Молодой человек стал во главе своей команды и приказал:
— Налево кругом… шагом марш!
И он тронулся в путь каким-то необычным шагом, прыгая с ноги на ногу и то вскидывая, то опуская вниз петуха и утку, которые хоть и дергали лапками, но, похоже, уже были при последнем издыхании.
Поняв, что обведены вокруг пальца, недавние беглецы возвратились в поместье.
Расталкивая солдат, Оторва пробился сквозь пробку у ворот и при этом довольно чувствительно задел одного пехотинца. Не обращая внимания на сержантские нашивки на его рукаве, Жан, разогретый крымским винцом, и не подумал извиниться. Но сержант грубо окликнул нашего героя голосом, не предвещавшим ничего хорошего:
— Эй, зуав, у вас что — не принято приветствовать старших по званию?
Артиллеристы, пехотинцы, стрелки, английские карабинеры[18] тут же сбились вокруг них в кружок, предвкушая забаву, — их обидчик попал в пренеприятное положение.
Оторва всмотрелся в сержанта, узнал его и захохотал во все горло:
— Вот те на, кто б мог подумать!.. Это же Леон, мой старый товарищ, Леон Дюре, мой земляк… Как я рад тебя видеть! Вот ведь удача!
Но унтер-офицер, побелев как мел и отведя глаза, процедил сквозь зубы:
— Нет здесь никаких товарищей и никаких земляков! А есть унтер-офицер, которого оскорбил простой солдат. Приказываю вам встать по стойке «смирно» и приветствовать меня так, как это положено по званию.
Ошеломленный Оторва не верил своим ушам. Среди зуавов поднялся ропот, солдаты других соединений отозвались одобрительным гулом.
Молодому человеку показалось, что его разыгрывают. Он спросил, слегка запинаясь:
— Ты ведь шутишь, правда? Мы же выросли в одной деревне, и призвали нас в один год… В один день стали капралами, потом сержантами… Я вернул нашивки, потому что перешел к зуавам, и…
— А я повторяю, что вы отказываетесь извиниться за вашу неловкость и грубость, отказываетесь приветствовать старшего по званию. Ну что ж! Я доложу об этом моему капитану, и вы у меня еще попляшете, какой бы вы ни были зуав-раззуав!
Солдаты других частей загоготали — еще бы, они всегда завидовали солдатам этого элитного корпуса, который пользовался многочисленными привилегиями и был очень любим во Франции. Здо́рово сержант приложил этого бахвала, этого наглеца, который их одурачил, посмеялся над ними да еще присвоил себе их добычу.
Товарищи Оторвы с тревогой следили за своим вожаком. Уж очень он был спокоен с виду! Они хорошо его знали и теперь с опаской ждали развития событий. Один из зуавов коротко подбил бабки. Подталкивая локтем соседа, он прошептал:
— Ну и влип он! Теперь не отвертеться. Не хотел бы я быть в его шкуре.
Оторва залился краской, а в следующее мгновение его загорелая физиономия стала мертвенно-бледной. Вены на лбу набухли, как веревки, и подрагивали. Губы побелели, в голубых глазах появился стальной блеск. Ярость сжала горло. Пронзительным, срывающимся голосом, еле проталкивая слова сквозь стиснутые зубы, он проговорил, не помня себя от гнева:
— Ах ты, мерзавец! Вылитый папаша, яблочко от яблони недалеко катится!.. Я пытался забыть, как твой отец ненавидит моего… Негодяи всегда не выносят честных людей, ведь те выводят их на чистую воду… Но попробуй забудь!.. И ты еще требуешь, чтоб я тебе оказывал почести? Ты их получишь, я окажу тебе почести, рукой мастера окажу и долго ждать не заставлю. Ну, получай, сержант Дюре!.. Это тебе от зуава Бургея… сына старого Бургея, командира эскадрона[19] конных гренадеров[20] императорской гвардии…
