Михаил Черненок - Шаманова Гарь
…Когда котелок с ухой, а затем и чайник с душистой травяной заваркой опустели, мы с Лукашкиным поудобнее устроились на топчане, стоявшем рядом со столом, достали папиросы и одновременно протянули пачки Иготкину.
– Спасибо, пари, – отказался Степан Егорович, развязывая свой кисет. – Я к махорке привык, от нее мозг вроде светлее работает.
Сытный ужин и тепло, исходящее от жарко топящейся печки, разморили нас. Хотелось лечь прямо на голые доски топчана и тут же заснуть. Лукашкин сидел, прислонившись спиною к стене, низко опустив голову. Неожиданно он посмотрел на меня и тяжело вздохнул:
– Интересно все-таки, кого убили в Шамановой Гари?..
При этих словах Иготкин удивленно повернулся к нам и вроде бы насторожился. Аким Иванович взял у старика кисет. Неторопливо сворачивая толстую самокрутку, будто извиняясь, сказал:
– Парни глухарей стрелять в Гарь ходили…
– Там на человеческий скелет наткнулись, – добавил Лукашкин. – В черепе такая дырка, как от пули из охотничьего ружья…
Наступило молчание. В печке потрескивали смолевые дрова. Чуть вздрагивал язычок пламени в керосиновой лампе. Иготкин в плотно обтягивающей крепкие плечи тельняшке сидел ссутулясь, дымил самокруткой. Махорочный дым, выгибаясь причудливыми кольцами, вился над его белой головой, медленно уплывая к потолку.
– Ты бы, Степан Егорович, рассказал парням… – вдруг попросил путевой мастер и опять словно извинился перед стариком: – Понимаю, бередить давнюю рану вроде и не стоит, но годы-то идут… Забывать стали люди то время. Легенды разные про Гарь сочиняют…
Иготкин несколько раз кряду затянулся махоркой, прищурился, будто дым защипал ему глаза:
– Верно, Акимушка, верно. Непрочная штука – людская память. Каких только сказок про Гарь не сочинили, а ведь, если разобраться, то случившееся не так уж и давно было…
– Вот и расскажи правду! – оживился Аким Иванович. – Парни как-никак дольше нас с тобою проживут, своим потомкам перескажут…
* * *В хорошем месте расположилось охотничье село Лисьи Норы. Со всех сторон – сибирская тайга с приметными названиями: Мудринская, Соболиная, Бурундучья. Рядом с селом – река, а за рекой опять таежная глухомань – Тунгусская. Тайга для лисьенорцев – что дом родной. Она их растила, кормила, а некоторых и хоронила.
Особенно богата дичью и зверем была Тунгусская тайга. По преданиям стариков, в ней кочевали енисейские тунгусы, среди которых шаманил некто Васька. Этот ловкач был не только шаманом, но и смекалистым дельцом. Бессовестно обирал тунгусов, выгодно сбывал меха рыскавшим по таежным стойбищам купцам. Поговаривали даже, что он имел связи с заграничными торговцами, облюбовавшими Сибирь за ее неисчислимые богатства. На темных махинациях шаман сколотил большое состояние и неведомыми путями раздобыл гербовую бумагу от самого томского губернатора, в которой значилось, что весь участок Тунгусской тайги переходит в его, шаманово, пользование.
С завистью смотрели лисьенорцы на Тунгусские кедрачи. Пробовали, как прежде, ходить туда на промысел, но редко кому удавалось вернуться с добычей. Только одного из лисьенорцев не трогал Васька – смелого и решительного промысловика Егора Иготкина.
Докатившаяся до Лисьих Нор весть о революции напугала Ваську-шамана. Чтобы не потерять свои владения, распустил он среди охотников слух, будто всех, кто пойдет в Тунгусскую тайгу, постигнет несчастье. Совсем приуныли лисьенорцы, лишь Егор Иготкин не побоялся Васькиных запугиваний. В первый же сезон после революции ушел отважный охотник в шамановы владения промышлять соболя. Ушел и не вернулся. Сильно уважали в Лисьих Норах Иготкина. Поэтому самые лучшие промысловики отправились на поиски односельчанина. Через неделю привезли домой его застывшее, пробитое из самострела тело.
Не перенесла смерти любимого мужа жена Егора. Тоскуя, день и ночь ждала единственного сына Степана, который нес воинскую службу на далеком Балтийском море. Но так и не дождалась.
Когда Степан Иготкин вернулся со службы, окна отцовского дома были заколочены. Лисьенорцы показали ему на сельском кладбище две завьюженные снегом могилки с лиственничными крестами. Тяжко было Степану в пустом родительском доме. Безысходная тоска скрутила его в бараний рог. Дальнейшая жизнь казалась бессмысленной.
Единственным утешителем Степана стал живущий по соседству преданный друг отца. Пятидесятилетний хант Темелькин знал почем фунт лиха. Сам недавно похоронил свою русскую жену и остался вдвоем с дочерью, которую за добрый и отзывчивый характер односельчане ласково звали Дашуткой. Вечерами он приходил к Степану, усаживался возле раскаленной печки-буржуйки и, посапывая набитой самосадом трубкой, по-своему философствовал:
– Пошто, паря, шибко тоскуешь?.. Выкинь тоску, плюнь… Девку тебе искать надо. Карошую девку!..
– Разве в глухомани хорошую найдешь, – чтобы хоть как-то поддержать разговор, вяло отвечал Степан.
– И-и-и, паря, пошто нет?.. Бери мою Дашку! Шибко сочный девка, послушный. Говорить ладно умеет. Самый раз замуж! Мордой совсем белая, как русский. Вся – в матку. Год-два много-много детей настрогаешь…
– Не до женитьбы мне сейчас.
– Эк, паря, упрямый, как бык-сохатый. Остепенись мало-мало. Не хочешь брать Дашку – тайгу ходи. Самый шибкий лекарства – тайга…
Поддавшись в конце концов настойчивым уговорам, Иготкин отыскал в кладовке широкие охотничьи лыжи, взял отцовское ружье и отправился в тайгу. За день еле-еле осилил с десяток километров, хотя до службы часто отмахивал добрых полсотни. Вернулся из тайги словно разбитый, без добычи, но вроде бы немного схлынула с души безысходная тоска. В следующий раз он почувствовал себя увереннее. Даже удалось подстрелить увесистого глухаря и трех рябчиков. День ото дня веселел взгляд Степана. Ослабшее от душевной боли тело стало крепнуть.
В один из дней, петляя по тайге, наткнулся Степан на свежую лыжню. Лыжня была неглубокой, вроде проскользил по сугробу подросток. Обрадованный близким присутствием человека, Иготкин поддал ходу. Увлекшись, задумался. Вывел его из задумчивости хлесткий, как щелчок пастушьего кнута, выстрел мелкокалиберной винтовки. Вздрогнув от неожиданности, Степан огляделся. Невдалеке между деревьев увидел невысокую фигурку. Сразу подумалось, будто подрастающий лисьенорец пробует охотничью удачу, но, приглядевшись к овчинному полушубку с беличьей оторочкой и пуховой шали на голове, сообразил, что стреляла молодая охотница.
– Здравствуй, землячка, – подкатившись на лыжах к ней, сказал Иготкин.
– Здравствуйте, – спокойно ответила девушка, отряхивая снег с подстреленного рябчика.
