Александр Холин - Екклесиаст
Глава 1
Пронзительная синяя осень была похожа на сумерки. Или это сумерки смахивали на осень, кто знает? Город охватывал всё пространство от земли до неба, оставляя сумеречным облакам совсем небольшое пространство вверху, будто бы вода, находящаяся на дне колодца, пытается рассмотреть всю ширь небесного пространства, но мешают срубы.
Я брёл по дну этого каменного колодца удивляясь, оглядываясь, и не находя ответа. Ответа на то, что же происходит сейчас в мире. Во всяком случае, мой родной город был не таким как всегда – он казался ирреальным, мёртвым, фантастическим. Не знаю, каким ещё, но с пространством случилось что-то невозможное. Казалось, опять какие-то нелюди пытаются уничтожить жизнь на планете, досаждая и насаждая Москву синтетическими бактериями симулякра.[3] Хотя, что может случиться с Третьим Римом, который многие пытались прибрать к рукам, да не хватило ума, умения быть кому-то хозяйственником и хозяином? Ведь страной, особенно такой большой, как Россия, никогда не сможет «управлять каждая кухарка». Однажды Ульянов-Ленин-Бланк с бодуна уже пытался убедить в этом Государство Российское. Что из этого вышло, наверное, каждый русский вспоминает с дрожью.
Рим конца и Рим начала,где история без дна,где потомки Марциалабродят в поисках вина,где любой правитель – Август,где любой мыслитель – шут,где, конечно, я прославлюсь,если раньше не сожгутили на кол не посадят,иль кнутом не засекут.Здесь словами знатно гадят,реки потные текутс языков, газет, плакатовв блеске улиц и витрин.Рим дельцов, поэтов, катов,я – твой раб и господин.
Третий Рим. Третий Рим. Как он не похож ни на один город в мире и в то же время соединяет в себе жизненную характеристику всех мировых городов, вероятно потому, что именно эта точка земного шара в настоящее время является его пуповиной. Тут же возникает вопрос: разве это возможно? Получается, что возможно. И нет ничего невозможного, особенно в столице. Поэтому не может быть ничего удивительного в том, что город пустой. Представляете, я увидел будто бы во сне или в бреду, или в действительности опустевший город! Чтобы Москва оказалась либо тенью города, либо городом теней – это какая-то фантасмагория. Или такое всё-таки возможно?
Конечно, обезлюдевший город – это не навсегда, но один какой-нибудь момент истории может обозначиться язвой на шкуре города. Поэтому столица, избавляясь от людей как от копошащихся кусучих насекомых, решила хоть немного побыть одна. У неё всё получилось без особых проблем, будто бы избавиться от населения городу не составляло труда.
И сейчас Москва, прикрывшись сумерками, как нищенским плащом, отдыхала в прекрасном и гордом одиночестве. А образ нищенского плаща возник потому, что всё пространство вокруг было не только серым, сырым, неуютным, а ещё чужим. Лишь кое-где окна домов блестели весёлым электричеством, значит, в домах люди всё-таки есть! Просто что-то случилось на улицах. А что?
Я шёл прямо в центр города по реверсной разделительной полосе Кутузовского проспекта. Далеко впереди просматривалась стела Дорогомиловской заставы и отделяющаяся от Кутузовского проспекта, Большая Дорогомиловка, ускользающая вправо. Самое интересное, что на сгибе левой руки у меня лежали красные розы. Этот букет картинно выделялся на повсеместном сером фоне. Скорее всего, цветы являлись единственным разноцветным пятном в безликой серой гамме домов и обезлюдевших улиц. Красный цвет служил вызовом всему серенькому, обыденному, примелькавшемуся. Роз было ровно одиннадцать. Почему одиннадцать и почему красные – это мне самому было пока неизвестно.
Серый город. Но почему он весь такой серый? Я никогда не представлял Москву такой! Даже в суровое военное время Великой Отечественной, столица не обижала своих обитателей мрачностью или серенькой одинаковостью. А сейчас дорога, по которой выпало мне прошагать ныне, серая; дома и деревья – серые; воздух – и тот серый! Всё же я дал себе труд внимательнее присмотреться к дорожному покрытию: нет, скорее, асфальт всё-таки голубой. Да, голубой, прямо как в Париже.
Вспомнилась давняя неожиданная заграничная турпоездка с заездом в Париж и – самое первое незабываемое удивление – голубой асфальт. Здесь под ногами был такой же. Но это не Париж. Во всяком случае, Париж никогда не будет серым. Или не был серым? Кто его знает, что там сейчас. А здесь даже редкие освещённые окна в домах с серым отливом. Совсем нет светящейся неоновой рекламы с кричащими латинскими буквами. От американизированной Москвы, то есть Москвабада, не осталось ни одного яркого пятна. Может, не обязательно рекламы, но без обычных уличных фонарей город представить сложно.
А, может, это не вечер? Может, наоборот, ранее утро – утро сырое? – потому что нет ни людей, ни машин, а небо серое-серое. Скорее всего, оно просто не может проснуться и просветлеть. Но Кутузовский проспект есть, есть и я, поэтому куда-то надобно двигаться, что-то делать, ведь никто бы не желал оказаться одиноко лежащим камнем посреди пустыни. Поэтому я, поскольку пока никому не мешаю, иду прямо по магистрали, по реверсной полосе. Но ни одной машины, ни даже велосипедиста. Ничего, хотя серый рассвет достаёт своей монотонностью, перекрашивая всё под себя.
Нет, не всё. В руках откуда-то букет красных роз! Об этом нельзя забывать. Одиннадцать штук. Это моя астральная цифра, то есть, как утверждал когда-то Велимир Хлебников, каждый человек имеет в потустороннем Зазеркалье число души. Интересно, а это счастливое число? Почему же совсем нет людей? Без них довольно дико, одиноко, неуютно. О, Боже! Может, в Твоём царстве появится хоть один? Пусть даже серый, но человек, но живой!
И ОН ПОЯВИЛСЯ.
Неожиданно, прямо передо мной возник высокий человек в виссоновой[4] мантии. Такие носили только при царе Горохе, либо ещё при каком-нибудь Соломоне, но здесь, в родном городе человек в царской виссоновой мантии с лавровым венком на голове?! Вообще-то, город здесь ни при чём. Он был и есть родной, хотя выглядел странным немного в этот предутренний час. Может быть, город старался действительно отдохнуть от нас, суетливых, непоседливых, неугомонных, но откуда в нём я и этот – в порфире и венце?
Всё же у нас в России и в наше технократическое время таких прохожих точно нигде не увидишь. Даже с крутого похмелья и с большого бодуна. А он – он просто стоял и всё. Нет, вероятно, всё-таки поджидал меня. Только почему я раньше, издалека его не увидел? Как он здесь оказался?
Вдруг, словно стрела кипчака, в воздухе просвистела мерзкая пронзительная мыслишка: город – без людей! Разве такое может быть? Нет, только во сне или… вот и этот случайный прохожий явился, как «или». Неужели мне неожиданно пришлось загреметь на тот свет и я шагаю не по светлому коридору, как принято, а по пустому городу, свободному от суетливых толп обывателей, от базарных и кремлёвских торгашей, от блюстителей исполнительной власти с оловянными глазами, от никуда не спешащих сумасшедших влюблённых и от дурачащихся весёлых студентов?! Неужели потусторонний мир такой же, как мой родной город, только обезлюдевший? Ведь всё выглядит очень реально, даже от необычного разгорячённого асфальта пахнет обычной креозотовой смолой. Кто знает, как уход в иной мир получается на самом деле? Все россказни про какие-то там сиятельные коридоры, про турбулентную тряску, полёт и прикладное парение в потоках воздушной клоаки – это всё бредни для мазохистов или же слабонервных неврастеников.
