Жан д'Айон - Заговор Важных
Великий Сатрап ушел в мир иной, и вздохнувший свободно Париж тотчас наполнился слухами. Одни утверждали, что теперь король будет править сам, другие уточняли, что все пострадавшие от гнева Ришелье получат прощение, свободу и даже возмещение причиненного ущерба.
Словом, начиналось новое царствование. Для Людовика Заики[1] — уже в третий раз: сначала его место самовольно занимал Кончини,[2] потом он был номинальным правителем при кардинале. И вот настала новая эпоха…
За последние двадцать лет Франция расширила свои границы, но приращение территорий происходило ценой полнейшей экономической разрухи и развала общества. А испанцы — вечные враги — по-прежнему были начеку, и их армия, расположившаяся к северу от Парижа, за двое суток вполне могла достичь столицы.
Размышляя о ходивших по городу слухах, Луи неожиданно осознал, что никто больше не говорит о Мазарини, молодом итальянском кардинале, которого недруги считали глупым, трусливым и неотесанным, а поклонники, наоборот, веселым, образованным, искренним и энергичным.
Молодой человек, неоднократно встречавшийся с кардиналом, причем в последний раз всего дней пять назад, когда Мазарини явился в контору его отца лично вручить Луи дворянскую грамоту, давно уже разглядел за внешней скромностью сына сицилийского интенданта безмерные амбиции, связанные не только с собственным возвышением, но и с возвышением Франции. Под внешней мягкостью Мазарини, слывшего трусливым и слабодушным, Луи чувствовал железную волю и беспримерную отвагу. Приветливое лицо и обходительные манеры кардинала скрывали изворотливый ум и необычайную проницательность.
Луи понял, что воспитанник Великого Сатрапа, новый кардинал является полной противоположностью своему учителю. Жестокий дю Плесси выбрал роль палача; изворотливый Мазарини предпочитал торговаться. Ришелье часто упрекал своего протеже в излишнем миролюбии и даже презирал его за это, но Луи с радостью служил итальянцу, а с недавних пор и искренне им восхищался.
Однако, полагая, что, будучи ставленником прежнего министра, Мазарини вряд ли переживет своего покровителя как политическая фигура, он заранее сожалел о его уходе, тем более что ходили слухи об отъезде кардинала в Рим.
Луи не сомневался, что теперь, когда Франция и французы совершенно разорены, стране просто необходимо правление такого человека, как Мазарини! Вчера мать сообщила ему, что стоимость зерна возросла вдвое! То тут, то там вспыхивали народные бунты. Отец говорил, что государство истратило свои доходы за четыре года вперед и простыми мерами уже ничего не исправишь: нужно принимать радикальные решения. Богатства сосредоточились в руках откупщиков, финансистов, ссужавших деньги королю в обмен на право взимания налогов и пошлин, а налоги, соответственно, становились все более многочисленными, обременительными и несправедливыми.
Одна мрачная мысль потянула за собой другую, ничуть не более веселую: что делать с пожалованным ему имением? По словам Мазарини, и дом, и земли в Мерси давно заброшены.
Как настоящий сеньор, он получил право вершить правосудие среди тамошних жителей. Но он даже не знает, есть ли в Мерси вообще какие-нибудь жители! А дом наверняка разграблен и разрушен.
Как только кардинал Мазарини известил его, что он теперь является сеньором Мерси, Луи немедленно отправил на разведку Гофреди, бывшего рейтара, некогда воевавшего на полях сражений Тридцатилетней войны,[3] а потом ставшего его слугой и товарищем.
Три дня назад вместе с главным письмоводителем из конторы отца Гофреди уехал, чтобы на месте оценить, во что обойдется восстановление поместья. Возможно, оба вернутся уже сегодня, и тогда он будет знать о своем новом владении все. Интересно, сможет ли он там жить? Почувствует ли себя настоящим сеньором?
Фронсак прекрасно понимал: Людовик XIII отличался прижимистостью и пожаловал ему эту землю, скорее всего, потому, что она не приносила никакого дохода. Вопрос в том, можно ли привести ее в порядок.
Размышляя о новых владениях, он не мог не вспомнить о Жюли.
Уже несколько дней он не виделся с Жюли де Вивон, очаровательной племянницей маркизы де Рамбуйе. Наконец он сможет на ней жениться, ибо стал дворянином и его брак с Жюли не будет считаться мезальянсом. Точнее, вопрос о мезальянсе не будет стоять остро, ибо семья де Вивон постоянно подчеркивала древность своих дворянских грамот, полученных ее родоначальником во времена Крестовых походов!
А он еще не занял прочного места в жизни, у него нет ни ренты, ни постоянных доходов. Ремеслом нотариуса, которое Луи знал в совершенстве, он более заниматься не хотел, а иных способов содержать семью не знал.
Громкий топот, раздавшийся на узенькой винтовой лестнице, ведущей в его скромное жилище на втором этаже, разогнал мрачные мысли. По быстрым шагам он узнал своего друга Гастона и улыбнулся, предвкушая радостную встречу. Скинув плащ, Луи сделал шаг к двери, широко распахнул ее, и в комнату вместе с порывом ледяного ветра ворвался Гастон де Тийи, полицейский комиссар квартала Сен-Жермен-л'Оксеруа. Уже целых четыре дня Гастон исполнял эту должность!
Даже пристальный наблюдатель не обнаружил бы между молодыми людьми ни малейшего сходства — кроме, пожалуй, возраста. Луи был одет в скромный колет из черной шерсти с прорезями на рукавах, сквозь которые виднелись рукава белоснежной рубашки. Панталоны, также черные, доходили до икр. Единственной данью моде были черные шелковые ленты, перехватывавшие на запястьях манжеты и завязанные бантом. В то время розетки из лент являлись излюбленным украшением одежды, их носили не только на рукавах, но и на любых деталях костюма.
Одежда его друга, кричащая, плохо подобранная, а местами и вовсе рваная, свидетельствовала о совершенно ином понимании элегантности. В оправдание Гастона напомним: жизнь комиссара полиции постоянно сопряжена с опасностями! Впрочем, фигура и внешность комиссара также не отличались изяществом: небольшого роста, широкоплечий, рыжеволосый, с приплюснутым носом, напоминавшим кабаний пятачок, он унаследовал от кабана не только нос, но и упрямство и упорство.
Завидев цель, безрассудный забияка Гастон де Тийи шел к ней, позабыв обо всех правилах приличия, а его откровенность могла поставить собеседника в тупик. Именно поэтому его считали лучшим офицером городской полиции, а его работа вызывала одобрение грозного гражданского судьи Лафема, сумевшего сохранить свое место даже после смерти покровительствовавшего ему Ришелье.
Гастон и Луи подружились во время учебы в Клермонском коллеже. Суровая жизнь пансионеров и презрительное отношение со стороны аристократических отпрысков сблизили мальчиков. В те времена ученики вставали в четыре часа утра и трудились до восьми вечера с единственным перерывом на длинную-предлинную мессу. В коллеже всегда было холодно, никогда не кормили досыта, а образование в головы юнцов суровые преподаватели часто вкладывали с помощью кнута.
