Кэтрин Нэвилл - Восемь
— Потому что мы монахини. — Мирей поджала губы, подошла к подруге и сильно сжала ей руку. — Наш долг — молиться за весь род человеческий.
В это время поднимающийся со дна долины теплый туман принес с собой такой сладкий аромат, что все вокруг сразу пропиталось запахом цветущей вишни. Мирей постаралась не обращать внимания на сладостный трепет, который пробудил запах весны в ее собственном сердце.
— Хвала Господу, мы еще не монахини, — отозвалась Валентина. — Мы всего лишь послушницы, до того времени, пока не дадим обетов. Еще не поздно избежать этой доли. Я слышала, как старшие монахини шепчутся о том, что по всей Франции бродят солдаты, грабят монастыри, хватают священников и препровождают их в Париж. Может быть, кто-нибудь из солдат доберется сюда и препроводит в Париж и меня. Он будет каждую ночь водить меня в оперу и пить шампанское из моей туфельки!
— Солдаты не всегда так очаровательны, как ты, похоже, считаешь, — сказала Мирей. — Кроме того, их дело — убивать людей, а не водить их в оперу.
— Но это же не все, что они делают, — сказала Валентина, понизив голос до таинственного шепота.
Девушки добрались до вершины холма, здесь дорога выравнивалась и становилась значительно шире. Вымощенная плоским булыжником, она была похожа на мостовые в больших городах. По обеим ее сторонам были посажены огромные кипарисы. Возвышаясь над морем вишневых садов, они выглядели такими же чопорными, запретными и чуждыми этому месту, как аббатство.
— Я слышала, — прошептала Валентина на ухо своей кузине, — что солдаты проделывают с монахинями ужасные вещи! Стоит солдату наткнуться на монахиню, к примеру, в лесу, как он достает из штанов нечто, засовывает в монахиню и двигает этим. После того как он закончит, у монахини появляется ребенок!
— Какое богохульство! — вскричала Мирей, таща за собой кузину, хотя губы ее против воли изогнулись в легкой улыбке. — По-моему, ты слишком дерзкая для монахини.
— Точно, об этом я и твержу все время, — согласилась Валентина. — Я бы скорее согласилась стать невестой солдата, чем Христовой.
Когда наконец кузины достигли аббатства, их встретили четыре двойных ряда кипарисов, посаженных перед каждыми воротами монастыря таким образом, чтобы аллеи образовывали распятие. Девушки торопливо вышли из плотной пелены тумана, и деревья грозно нависли над ними. Мирей и Валентина миновали ворота аббатства, пересекли большой двор и приблизились к высоким деревянным дверям главного анклава. Колокол продолжал звонить. Звон его, проникая сквозь густую завесу тумана, напоминал погребальный.
Девушки чуть замешкались перед дверьми, чтобы очистить с ботинок грязь, быстро перекрестились и ступили в высокий портал. Они даже не взглянули на надпись на каменной арке над порталом, высеченную грубыми франкскими буквами, но каждая знала, о чем там говорится, как если бы буквы были выжжены в их сердцах:
Проклят будь тот, кто сровняет стены с землей
Короля сдержит рука одного Господа
Под надписью большими квадратными буквами было выбито имя «Carolus Magnus». Это был тот, кто построил здание и наложил проклятие на всякого, кто посмеет уничтожить его. Вся Франция знала Карла Великого, прославленного правителя Франкской империи, что жил тысячу лет назад.
Внутри стены аббатства были темными, холодными и замшелыми. Из внутреннего святилища можно было услышать монахинь, шепчущих слова молитвы, и мягкое щелканье их четок, подсчитывающих «Ave», «Gloria» и «Pater noster». Валентина и Мирей поспешили в часовню, они были последними, кто преклонил колени и последовал за шепотом, раздававшимся из-за маленькой двери за алтарем, где размещался кабинет матери-настоятельницы. Старая монахиня торопливо загоняла последних отставших внутрь. Валентина и Мирей переглянулись и вошли.
Было странно, что их позвали в кабинет аббатисы в подобной манере. Прежде здесь побывало всего несколько монахинь, да и тех приводили исключительно по поводу нарушения дисциплины. Валентина, которая всегда была «дисциплинированна», приходила в кабинет довольно часто. Однако колокол аббатства служил для того, чтобы собирать всю паству. Ведь не может же быть такого, чтобы в кабинет настоятельницы пригласили сразу всех?
Войдя в большую комнату с низкими потолками, Валентина и Мирей увидели, что там действительно собрались все монахини, более пятидесяти женщин. Они сидели на тяжелых деревянных скамьях, поставленных рядами, лицом к письменному столу аббатисы и перешептывались между собой. Ясно было, что происходит нечто необычное, и лица, обращенные к двум молодым кузинам, казались испуганными. Девушки заняли свои места на скамье в последнем ряду. Валентина сжала руку Мирей.
— Что это значит? — прошептала она.
— Что-то плохое, я думаю, — тоже шепотом ответила Мирей. — Мать-настоятельница выглядит суровой, и здесь две женщины, которых я никогда прежде не видела.
В конце длинной комнаты, за массивным полированным столом из вишневого дерева, стояла аббатиса, морщинистая и высохшая, как старый пергамент, но все еще обладавшая властью над своей многочисленной паствой. Было в ее манере держаться нечто неподвластное времени, предполагавшее, что она давным-давно заключила мир со своей душой. Однако сегодня она выглядела такой серьезной, какой монахини не видели ее никогда прежде.
Обе незнакомки, ширококостные молодые женщины с большими руками, возвышались по обе стороны от аббатисы, словно ангелы мщения. У одной из них была бледная кожа, темные волосы и горящие глаза, тогда как другая походила на Мирей кремовым цветом лица и каштановыми волосами, чуть темнее выгоревших локонов девушки. Женщины держались как монахини, но почему-то были одеты в серые дорожные платья непонятного фасона.
Аббатиса подождала, пока закроется дверь и монахини рассядутся по местам. Когда в комнате наконец наступила тишина, она заговорила голосом, который всегда напоминал Валентине шуршание сухого листа.
— Дочери мои, — сказала настоятельница, сложив руки на груди, — почти тысячу лет назад правитель Монглана стоял на этой скале, призывая нас отдать долг человечеству и послужить Господу. Хотя мы оторваны от мира, до нас донеслись обрывочные сведения о волнениях в стране. Сюда, в этот заброшенный уголок, доносятся печальные известия, способные в корне изменить нашу безмятежную жизнь, которой мы наслаждались столь долго. Женщины, которых вы видите, принесли нам эти тяжкие вести. Я хочу представить вам сестер Александрин де Форбин, — она показала на темноволосую женщину, — и Марию Шарлотту де Корде, которые вместе управляют аббатством в Кане в северных провинциях. Они, переодевшись, прошли через всю Францию, преисполненные рвения предупредить нас об опасности. Я прошу вас прислушаться к тому, что они скажут. Это очень важно для всех нас.
