Александр Старшинов - Легионер. Век Траяна
Малыш сделал шаг в сторону.
— Ладно, ладно, потом, — смилостивился юнец и дернул Малыша за тунику, возвращая здоровяка в строй.
* * *За новобранцами, стоя возле принципии[7], наблюдал молодой человек лет двадцати в тунике из желтоватой дорогой шерсти с широкой пурпурной полосой на груди. Сложен он был как Геркулес — высокого роста, широкоплечий, но не красавец: нос — слишком толстый и мясистый, а подбородок, непропорционально маленький, был к тому же изуродован шрамом. Парень явно следил за своей внешностью — волосы его были тщательно завиты, на запястьях сверкали золотые браслеты, небрежно накинутый плащ был такой же новенький и чистенький, как и туника.
Центурион подошел к молодому щеголю и что-то сказал. Что именно, никто из новобранцев не расслышал. Щеголь указал на кого-то из восьми. Похоже, на «цыпленка», которого заподозрили в чтении Цицерона. Валенс обернулся, вновь оглядел пополнение и сказал «нет». Сказал достаточно громко, новобранцы услышали.
— Стоять! — приказал молодой человек, и все восемь замерли. Остановился и Мурена.
Щеголь опять о чем-то заговорил с центурионом.
— Приск, кто это? — шепотом спросил Кука у «цыпленка» в новенькой тунике.
— Судя по всему, военный трибун[8], из сенаторских сынков. Видишь его тунику с пурпурной полосой? Он трибун-латиклавий, здесь год или два отмается, не дольше, и отбудет в Рим делать карьеру.
— Что ему надо? — Кука прищурился. Он не любил щеголей с завитыми волосами.
— Ищет компанию для игры в мяч! — предположил Приск.
Тем временем трибун и центурион направились к ожидавшим новой команды новобранцам.
— Нам обещали не меньше сотни этой весной, насколько я помню, — расслышали они насмешливый голос трибуна. — Разве восемь равно сотне?
— Надо же… — изумился Приск, — выговор у него провинциальный. А я думал, парень из столицы.
— Вербовщик Сульпиций, чтоб его сожрали стигийские псы, должен был набрать пятьсот человек в Сирии, для нас — не меньше сотни, — разъяснил ситуацию центурион Валенс.
— Видимо, подцепил этих ребят где-нибудь по дороге в ближайшей таверне, — продолжал упражняться в остроумии трибун.
— В Неаполе! — гордо выкрикнул Кука.
— Молчать! — рявкнул центурион. — Молчать, пока не спрашивают.
— Подожди, не надо кричать! — одернул центуриона трибун-щеголь. — Я как раз их спрашиваю. Это вы нашли вчера убитого легионера?
— Мы! — отозвался Кука, взявший на себя обязанности старшего в этой восьмерке.
— Кто именно?
Новобранцы переглянулись.
— Все вместе! — опять ответил Кука. — Отошли с дороги, смотрим, лежит.
Ясно было как день: шли они, шли, решили отлить. У обочины неудобно, сунулись в кусты, там-то и увидели торчащую из-под веток ногу в солдатском башмаке. И запах учуяли: пролежавший два дня в кустах труп изрядно попахивал.
— У него на руке татуировка была Пятого Македонского, — сообщил Приск. — Сообразили, что легионер, вот и принесли тело в лагерь.
— Кто из вас может показать место? — Центурион и военный трибун разом уставились на Приска.
— Я могу, — сказал тот.
— Ты, я смотрю, парень сметливый, — заметил трибун. — Мне как раз нужен новый секретарь.
Приск не ответил, уставился на кирпичную стену принципии.
— Оставь его, Адриан, они все неучи, — ответил за новобранца Валенс. — К тому же это будущие быки Декстра. Или ты забыл?
— Быки Декстра? — Трибун опешил. — Вот эти? Ох, не могу… — Он расхохотался. — Да это скорее молочные телята. Ох, не могу…
— Выпиши себе нового секретаря из Греции, — сухо сказал Валенс.
— Учту, спасибо за совет… Нет, мне надо немедленно пойти на охоту и убить кабана, иначе я буду хохотать до самого вечера! — Адриан вновь окинул небрежным взглядом мальчишек, после чего последовал новый взрыв смеха.
Наконец, с трудом справившись с неуместным весельем, Адриан помахал в воздухе рукой и направился к одному из домиков, предназначенных для военных трибунов.
— Неженка, — буркнул тощий.
— Как звать тебя? — остановился перед злопыхателем центурион.
— Скирон.
— Так вот, Скирон, военный трибун Элий Адриан отличный солдат. Никому из вас, тупицы, не советую называть его неженкой. Всем ясно?
— Ясно! — на разные голоса, кто громко, кто почти шепотом, отозвались новобранцы.
— Понятливые, — хмыкнул центурион.
* * *Лагерь Пятого Македонского легиона построен был на совесть — бараки каменные, крытые черепицей, которую делали тут же — на заводике в канабе.[9] Имелись, мастерские, пекарня и кухни, амбары, склады, госпиталь с банями, несколько уборных с проточной водой. Все улицы лагеря были недавно вымощены, вот только перед принципией плитку клали зимой, теперь ее в двух местах вспучило, и надо было срочно перекладывать. Правда, в отличие от многих других лагерей, этот имел неправильную форму пятиугольника[10], поскольку был построен на месте фракийского поселения, а римляне попросту укрепили и нарастили часть старых стен.
Знаменосец провел новобранцев через украшенные колоннами ворота принципии в просторный двор, а оттуда — в хранилище знамен. Здесь в прямоугольном зале на деревянном помосте стояли позолоченный легионный орел на древке, обмотанном серебряной проволокой, а также имаго — лик императора Домициана, опять же на богато украшенном древке. Остальные штандарты — знамена когорт и центурий — сейчас были заперты в хранилище — вдоль задней стены виднелись двери с номерами когорт. Здесь же, в зале, стояли два стола и деревянные скамьи. Да еще с невысокого постамента с недавних пор взирала на солдат строгим взором мраморная статуя — воплощение Дисциплины.
— Статую для нашего легиона заказал в Греции трибун Элий Адриан, — сообщил громко, так что эхо разнеслось по просторной зале, знаменосец Мурена.
Корникулярий,[11] щеголявший новеньким, начищенным до солнечного блеска шлемом с рожками, явился почти сразу же вслед за знаменосцем, отпер дверь в соседнюю комнату, принес оттуда бронзовый сундучок с документами. Судя по всему, в сундучке хранились рекомендательные письма и реестры легионеров.
Писец Габур и медик десятой когорты Меттий, в легионе прозванный Кубышкой за круглую физиономию и солидный живот, явились на зов не так спешно. Писец долго рылся в кожаном футляре, отыскивая подходящие куски пергамента для нового реестра и для новых личных дел. Не найдя чистого куска, писец пемзой счистил ненужный на его взгляд текст со старого свитка, заточил тростниковое перо и приготовился записывать. Тем временем новобранцы сбросили одежду, всю, кроме набедренных повязок, и сняли башмаки.
