Роберт Святополк-Мирский - Порубежная война
Однако на новгородцев его рассказ столь же сильного впечатления не произвел, и они в ответ наперебой стали рассказывать ему о том, как семь лет назад, во время первого пришествия Великого князя Ивана Васильевича с миром у них — вон там, рядом — на Волхове (а дело было лютой зимой), столько голов мужских, женских и детских посекли, что весь лед на Волхове красного цвета был, а по весне отмерзли да и плыли два дня по реке эти отрубленные головы.
Должно быть, именно во время этих застольных бесед присутствовал в доме купца некто, кто рассказал о Николасе Поппеле архиепископу Геннадию и, к огромному удивлению рыцаря, он через неделю получил приглашение в гости на подворье самого архиепископа.
Оказалось, что Геннадия как раз больше всего интересует именно то испанское впечатление гостя, о котором он рассказывал в кругу новгородских купцов. Дело в том, — признался Поппелю архиепископ, — что и здесь в Московии тоже завелись некие тайные еретики. Пака они еще не выявлены окончательно, но ведется огромная работа и рано или поздно все они будут выведены на чистую воду, и вот тогда-то встанет вопрос — что же делать с проклятыми отступниками от веры?
Одним словом, — испанский опыт расправы с еретиками, оказывается, больше всего интересовал архиепископа Геннадия и Николас Поппель подробнейшим образом, с истинно немецкой обстоятельностью, рассказал архиепископу Геннадию все, что он знал об испанской инквизиции, методах и формах ее работы (дознания, расследования, допросы, пытки), и даже о религиозной политике самого короля Фердинанда II, у которого Николас Поппель имел честь получить десятиминутную аудиенцию.
Расставшись с архиепископом и отправившись в дальнейшее путешествие, Николас Поппель вскоре позабыл о своем рассказе архиепископу и, должно быть, так никогда и не узнал, что его слова настолько глубоко запали в душу новгородского православного иерарха, что он велел немедленно записать все услышанное, и через двадцать лет упорной борьбы, когда служители тайной веры были действительно разоблачены, не только припомнил все сам, но в, качестве примера, переслал, записанный из уст странствующего рыцаря рассказ о борьбе испанского короля-католика со своими еретиками самому Великому московскому князю. Рассказ Ивану Васильевичу очень понравился, и вскоре запылали по всей Русской земле костры не хуже испанских…
Впрочем, это случится еще не скоро, а тем временем рыцарь Николай Поппель, расставшись с гостеприимным Новгородом, отправился дальше, к конечной цели своего странствия.
По русским дорогам рыцарь путешествовал в сопровождении всего лишь двух слуг, не имея никакого багажа и никаких денег, если не считать десяти золотых, подаренных ему московитскими разбойниками с большой дороги. Они вздумали было напасть на рыцаря, сразу учуяв по богатой и яркой одежде иноземца (а ведь всем известно, — иноземцы непременно должны быть богаты!), однако когда оказалось, что ни у рыцаря, ни у его слуг нет ни копейки за душой, а тут еще Николас, нисколько не испугавшись, простодушно улыбаясь скромно спросил, нет ли у них чего-нибудь поесть, устыдившиеся разбойники, — подлинные патриоты своей земли, дабы не уронить чести, вынуждены были пригласить рыцаря к своему столу.
От этого стола все они не вставали целые сутки.
А все потому, что рыцарь Николас Поппель был человеком чрезвычайно веселым, добродушным, невинным и наивным, как дитя и при всем этом — великолепным рассказчиком.
В отличие от худого и тощего странствующего идальго Дон Кихота, описанного гораздо позже одним великим испанским писателем, Николас Поппель был широкоплечим и грузным толстяком, любителем пива с большим животом, и, несмотря на свой возраст, (а к тому времени ему не было еще и сорока лет) — совершенно лысым; однако, весь фокус был в том, что лысину рыцаря скрывали превосходный парик с длинным ниспадающими на плечи вьющимися черными волосами и надетая поверх него огромная широкополая шляпа, густо украшенная страусовыми перьями. Николас Поппель любил и мог хорошенько выпить, и потому по всей Московской земле он оставлял о себе самые добрые воспоминания, ибо редко какому иноземцу удавалось выдержать до конца (до утра, а то и до полудня) непрерывное застолье, не падая от изнеможения под стол и весело продолжая рассказывать бесконечные байки.
Вот так же и у разбойников, скромно попросив перекусить, рыцарь к полуночи так разошелся, что прямо в процессе очередного захватывающего рассказа об одном из своих странствий, резко стащил со вспотевшей головы парик и отшвырнул его далеко в угол, отчего несчастные разбойники, никогда в жизни дива такого не видевшие, побелели и застыли с кубками в руках, будто перед ними возник призрак с того света. Николас тут же успокоил потрясенных собутыльников, убедив их, что это вовсе не скальп, а всего лишь некое подобие шапки, разбойники пришли в неописуемый восторг и застолье продолжалось до утра, после чего, провожая рыцаря и снабдив его охраной до ближайшего поселения, дабы никто не посмел обидеть дорогого гостя, они дали ему на дорогу еще десять золотых, и теперь это были единственные деньги рыцаря.
И тут самое время сказать, что именно лысина и была главной причиной того, что жизнь странствующего рыцаря сложилась именно так, а не иначе.
Дело в том, что маленький пухлый Николас начал лысеть уже с пятнадцати лет, в чем, впрочем, не было ничего удивительного, поскольку не только батюшка, но также дед и прадед, чьи портреты украшали стены фамильного замка, сверкали лысыми как колено головами. Однако бедному Николасу это служило слабым утешением, поскольку соседские мальчишки, сверстники и соученики непрерывно и постоянно подшучивали над лысым толстяком, и именно это послужило причиной выбора им странной и необычной профессии путешественника!
Уже в шестнадцать лет, желая как можно дальше убежать от постоянных насмешек, юный Николас отправился в свое первое странствие, и это определило всю его дальнейшую жизнь.
К двадцати пяти годам он объездил не только всю родную Силезию, Австрию, Германию, но и впервые отправился в более далекое путешествие на самый край европейского континента — в Португалию.
Молва о странствующем рыцаре и его захватывающих рассказах о дальних краях докатилась до императорского дворца, и Николас Поппель был удостоен чести быть принятым своим ровесником — сыном императора и наследником престола — Фердинандом. Фердинанд и его придворные — молодые повесы и веселые дамы — были очарованы Поппелем и тут он, наконец, впервые в жизни осознал, что дело вовсе не в лысине, а в чем-то совершенно другом: если ты человек не просто полный, а еще и не пустой, если ты умеешь забавлять людей, отдавая им все, что в есть в твоей душе — они полюбят тебя, будь ты хоть лысым, хоть кривым, хоть горбатым уродом.
