Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа
Маркиз был бледен как смерть, его зубы были сжаты, руки – неподвижны и безжизненны, так что заметны были все признаки летаргии.
– В гостиницу, скорей в гостиницу, – закричал виконт своему лакею, – маркиз в обмороке…
У д'Асмолля был с собой флакон со спиртом, он дал понюхать Рокамболю, но бесполезно, ложный маркиз не приходил в себя.
Толпа начала редеть и молча расходиться во все стороны; это дало возможность почтарю продолжать свою дорогу, сперва медленно, а потом рысью, и наконец карета двух путешественников выехала на большую улицу и на площадь С, на которой стоит лучшая гостиница в городе, гостиница Людовика XI.
Д'Асмолль выскочил из кареты, потребовал тотчас медика, и Рокамболя, все еще лежавшего без чувств, перенесли в комнату гостиницы и положили на кровать. Медик явился, осмотрел ложного маркиза, расспросил, что с ним случилось, и объявил, что его обморок не опасен.
– Это случилось, – сказал он, – от сильного испуга, при сильной нервной раздражительности. Обморок пройдет сам собой, только, может быть, за ним последует непродолжительный бред.
Медик прописал успокоительное лекарство и ушел, посоветовав оставить маркиза одного.
Предсказания доктора вскоре исполнились. Через час Рокамболь открыл глаза и бросил вокруг себя блуждающий взгляд. Он находился в неизвестной комнате и не заметил Фабьена, поместившегося в темном углу, у кровати. Вскоре сбылось то, что предсказал доктор, у больного сделался припадок горячки.
– Где я? – спросил он себя. – Где же я?
Его взгляд был тускл, голос хрипл. Он попробовал встать, но не мог.
Фабьен, сидя неподвижно близ кровати, не смел приблизиться.
Вдруг Рокамболь хлопнул себя по лбу.
– О, – сказал он, – я помню… я видел палача!.. Я видел его… у него были голые руки… он хохотал, глядя на меня, он показывал мне нож… ха-ха-ха!..
Рокамболь принялся бессмысленно хохотать под влиянием сильного страха.
Д'Асмолль подошел и хотел взять его руку.
– Прочь! – закричал Рокамболь, отталкивая его. – Прочь… ты пришел взять меня, – меня также, потому что я убил мою приемную мать, потому что я удавил ее… но я уйду от тебя… убегу… о, я перепилил решетку, вот как я спасся со дна Марны… меня зовут… меня зовут…
Бандит остановился, в его голове блеснул во время бреда луч разума, сделавшего его осторожным, и он прибавил: «Ты хотел бы узнать, как меня зовут? Но ты не узнаешь этого».
Он продолжал хохотать, плакать и по временам изъявлял то насмешку, выражавшуюся недоконченными словами и фразами, то высшую степень ужаса, когда он пятился к стенке кровати и кричал глухим голосом:
– Прочь, палач! Прочь!..
Этот припадок продолжался почти два часа, после чего больной уснул и проспал до вечера.
Когда он пробудился, бреда уже не было, спокойствие возвратилось, и ложный маркиз де Шамери изъявил только небольшое удивление, что он находится в другом месте.
Фабьен, сидя у изголовья, держал его руку.
– Бедный Альберт, – сказал он, – как ты чувствуешь себя?
– Ах, это ты, Фабьен! – сказал Рокамболь, взглянув на него с удивлением.
– Это я, мой друг.
– Где же мы?
– В Г., в трех милях от Оранжери.
– Вот как! – сказал ложный маркиз. – Зачем мы остановились в Г.?
– Потому что ты захворал.
– Захворал?
– Да, у тебя была горячка, ты был в обмороке.
– Но почему?
Фабьен не решался говорить. Но смутное воспоминание пробежало в голове Рокамболя.
– Ах! – сказал он, – помню… гильотина… казнь…
– Точно так.
Рокамболь вздрогнул еще раз, но рассудок возвратился к нему, а вместе с ним и осторожность.
– Итак, я был в обмороке? – спросил он.
– Да, ты не мог перенести этого ужасного зрелища.
– Какая же я баба!
– Мы перенесли тебя сюда в бесчувствии.
– И у меня была горячка?
– Бред, мой друг.
Рокамболь почувствовал, что холодный пот выступил на его лбу.
– В таком случае, – продолжал он, стараясь улыбнуться, – я, верно, говорил странные вещи…
– Странные вещи…
– В самом деле, – проговорил он.
– Вообрази, – продолжал д'Асмолль, – что история преступника, рассказанная толпою народа у дверей нашей кареты за несколько минут до казни, вероятно, произвела на тебя такое сильное впечатление, что ты воображал несколько минут, будто бы ты и есть сам осужденный.
– Какое безумие!
– Ты целый час воображал, что за тобой пришел палач, что ты задушил свою приемную мать.
От этих последних слов у Рокамболя закружилось в голове, и он вообразил, что изменил себе в бреду. Он посмотрел на виконта д'Асмолля странным образом и, казалось, спросил сам у себя, не имеет ли виконт с этой минуты ключа к его страшным тайнам.
Но д'Асмолль продолжал, улыбаясь:
– Наконец, ты так вжился в образ осужденного, что говорил, как мог бы говорить несчастный за час перед казнью… ты – мой друг и мой брат… ты – Шамери.
Эти последние слова совершенно успокоили Рокамболя. Он стал улыбаться и говорить легким тоном.
– Вот, – сказал он, – странная галлюцинация.
– О! – отвечал виконт. – Это не так странно, как ты думаешь, и мы видим частые примеры…
– Но, – прибавил Рокамболь, сделав усилие и соскочив с постели, – это похоже на историю несчастного графа Артова, который, прибыв на место дуэли и приготовясь драться с Ролланом де Клэ, принял себя за противника.
– К счастью, – сказал виконт, – развязка не та, и ты не помешан.
Потом виконт прибавил:
– Посмотрим теперь, как ты себя чувствуешь.
– Не дурно…
– В голове нет тяжести?
– Нет.
– Нервы не расстроены?
– Нисколько.
– Чувствуешь ли ты, что в состоянии будешь ехать сегодня ночевать в Оранжери?
– Ну, конечно.
– В таком случае поедем после обеда. Оденься, перемени белье, я пойду приказать, чтоб заложили лошадей ровно к семи часам.
Сказав это, виконт вышел.
Когда Рокамболь остался один, им овладел страх, который можно назвать «озирающимся страхом».
– Какой я дурак! – шептал он, прохаживаясь крупными шагами по комнате. – Лишился чувств, потому что глупцу отрезали голову, у меня сделалась горячка, бред, и я говорил о матушке Фипар! Еще раз приключение в этом роде – и я буду потерянным человеком!
Рокамболь бегал взад и вперед по своей комнате и дрожал, стараясь понять, что с ним случилось. Он шептал:
– Ах, если бы Фабьен не был честным дворянином, а был бы любопытным, то есть судебным следователем, как славно маска, снятая с ложного маркиза де Шамери, обнаружила бы воспитанника сэра Вильямса.
При имени, вырвавшемся из его уст – имени сэра Вильямса, бандит стал страшно дрожать.
– Ах, – сказал он шепотом, – я напрасно убил сэра Вильямса… он был моим вдохновителем, моей звездой путеводной… а теперь, когда его нет в живых, я боюсь… мне кажется, что меня ждет эшафот… мне кажется, что я слышу молот работников, которые ставят его… О, эта молния, которая обожгла мне глаза сегодня утром… это было предзнаменование!
