Наездник Ветра - Григорий Александрович Шепелев
– Ты очень худой, – сказала Мари, сдёрнув одеяло, – я слышала, ты болеешь?
– Я был немного простужен. Но это уже прошло.
Она улыбнулась и начала раздеваться. Он ей сказал, что вовсе необязательно это делать. Но, видимо, её уши тоже утрачивали сознание. Впрочем, когда он ей предложил вина, она согласилась и стала пить прямо из кувшина. За этим делом она была узнаваема. Что ещё от неё осталось? Пожалуй – всё, что имелось. Четыре года назад он от юных лет сгоряча многое себе напридумывал. И она тогда задала ему правильный вопрос: откуда у проститутки может быть свет, Иоанн-патрикий?
Её полубессознательные глаза очень отличались от глаз Кристины. Кристина молилась Богу, Мари – совсем другой личности. Но она старалась. Очень старалась. Старалась так, что через семнадцать дней Святослав со своей дружиной, Кристиной, добычей, пленными, Калокиром и Букефалом вышел из Филиппополя не на юг, а на север, и, перебравшись через Балканы, опять отправился на Дунай. Но не к Переяславцу. Он решил сделать своей ставкой другую крепость на берегу Дуная – Силистрию. По-болгарски крепость именовалась более коротко – Доростол. Этот городок находился от Переяславца к западу, на две сотни миль выше по течению. Калокир не сразу узнал о перенесении ставки, так как он сам поехал не на Дунай, а опять в Преслав, чтобы продолжать там свою политику. На сей раз Святослав оставил с ним гарнизон в десять тысяч воинов, под командованием Сфенкала и Букефала.
Глава пятнадцатая
Однажды весенней ночью, когда над Константинополем ярко горели звёзды, а с моря дул тёплый ветерок, на балконе очень богатого дома близ форума василевса Юстиниана стояли женщина и мужчина. Они молчали, глядя на спящий город. Тот был объят тишиной, которая изредка нарушалась тяжёлой поступью патрулей. Мужчина высоким ростом не отличался, но облик имел красивый – благодаря крепкому сложению, белокурым локонам и лицу с породистыми чертами. Он был в костюме всадника. У него на поясе висел меч. Женщина – такая же белокурая, но слегка более высокая, защитила себя от мартовской свежести только чёрным шёлковым пеньюаром, надев его на голое тело. Глаза у неё блестели, когда она поднимала взгляд к небесам, сияющим сквозь прозрачный ночной туман. Близился рассвет, и с каждой минутою тишина становилась проникновеннее. Было слышно, как падает и журчит в городских фонтанах вода.
– Ну что тебе стоит не уезжать нынче утром? – подала голос красавица в пеньюаре, когда со стороны церкви Святых Апостолов вдруг донёсся неторопливый цокот копыт и светловолосый воин нежным прикосновением дал понять, что ему пора, – скажи мне, разве твоё присутствие в Пафлагонии так уж сильно необходимо?
– Да, ещё как, – отвечал Цимисхий, – там – монастырь на монастыре, и в каждом – святые старцы! Ты сама знаешь, что это за проклятие. Любой из них может своим карканьем взбаламутить провинцию, потому что она к этому близка. Мне придётся всех обойти, чтоб они от счастья заткнулись хоть на два месяца!
– Боже правый! И ради этого ты поскачешь в такую даль?
– Да разве же это даль, милая Мари?
Цокот копыт становился громче. Пока что ещё невидимый человек на лошади приближался к дому француженки, обнесённому неприступной стеной. Ворота располагались совсем не стой стороны, куда выходил балкон. Но было хорошо слышно, как слуги, лязгнув засовами, распахнули окованные железом створки, и всадник въехал во двор. Он остановился перед дверьми.
Настал час разлуки. Цимисхий умел прощаться. И он постарался так, что Мари сперва вся упруго вытянулась в его необыкновенных руках, закатывая глаза, а потом ослабла и начала шептать какие-то глупости по-французски, высунув кончик носа из обжигающей волны страсти. Когда он разжал объятия, она вдруг повисла на нём, схватив его намертво, как пантера схватывает могучего буйвола, и взмолилась:
– Любимый мой! Иоанн! Ради Пресвятой Богородицы, полчаса! Несколько минут! Пусть он подождёт! Ведь это – его работа!
– Мари, да при чём здесь он? – бормотал Цимисхий, пытаясь вырваться, – ты прекрасно знаешь, что меня ждут во дворце! Воины уже надели доспехи, паракимомен должен успеть сообщить мне, какие он сделал выводы из письма Гартакнута! И протосинкел, кажется, приготовил целый мешок документов. Я не могу их подписывать, не читая! А без моей личной подписи ни один корабль с зерном не отплывёт в Таврику! Представляешь, что тогда будет? Кроме того, легаторий…
– Ясно, – оборвала эту речь француженка, подсластив свою непочтительность к василевсу ещё более греховным деянием, для которого, как известно, француженки приспособлены лучше всех. Когда долгий поцелуй был окончен, она продолжила с необыкновенно милой улыбкой, – святой и благочестивый! Твоя заботливость и правдивость заслуживают похвал. Но ты меня должен выслушать.
Её тон, ставший ироничным, обеспокоил Цимисхия. Говоря так с ним, она продолжала на нём висеть, обхватывая его голыми ногами. Решив узнать, что ей надо, он её снял очень аккуратно, как будто это был клещ, которому не дай бог оторвать башку, и, нежно взяв на руки, понёс в спальню.
Это огромное помещение даже сквозь ароматный дым дюжины курильниц казалось слишком блестящим – и пол, и стены были из мрамора с позолотой. Глубокий свод потолка мерцал мозаичным изображением звёздного небосклона. Одновременно с царём, но со стороны коридора, в спальню вошла юная красивая китаянка. Это была рабыня. Бросившись на колени перед Цимисхием, она вскрикнула:
– Император! Твой Анемас уже прискакал.
– Я знаю. Уйди отсюда!
Прелестная азиатка мигом вскочила, присела, растянув рот до самых ушей, и сейчас же скрылась, будто её и не было вовсе. Кровать стояла посреди комнаты. Уложив Мари на постель под парчовым складчатым балдахином, Цимисхий сел рядом с ней и поцеловал её руку.
– Я тебя слушаю, моя милая. Что ты мне хотела сказать?
Мари закрыла глаза. Несколько мгновений она молчала, прежде чем вымолвить:
– Мне вчера опять снился он.
Цимисхий решил прикинуться дурачком. Он так поступал всегда, если позволяли время и обстоятельства.
– Понимаю. Вчера Святейший наш патриарх объявил первый день поста перед Пасхой. Тебе приснился Христос?
– Наверное, да.
– Что значит – наверное? Как могла ты не узнать Господа? Он прекрасен и ослепителен. Кто подобен Ему? Никто.
– Нет, ты заблуждаешься, – вдруг открыла глаза Мари, – тот ему подобен, кто любит. Любит даже тогда, когда ему угрожают за это смертью! Не только смертью, но и крушением личности, осмеянием, разбиванием вдребезги всех надежд, гибелью души. Над ним издеваются, а он любит. Никто не может понять его и простить – он всё равно любит. Его вычёркивают из Вечности, а он любит, любит! Его будут убивать – он будет любить, ибо у него – глаза Бога, и имя ему – Христос! И никак
