Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2
Пока Филипп мечтал, в ста шагах от него мечтали, смеялись, надеялись другие люди. Он бессознательно улавливал это движение вблизи него, и не раз ему слышался плеск весел: шлюпки привозили на берег и увозили на корабль пассажиров, из коих одни пресытились удовольствиями этого дня, а другие в свой черед жаждали вкусить их.
Но никто еще не потревожил его размышлений: никто не замечал входа в пещеру или, заметив, не прельщался им.
Вдруг на пороге пещеры, загородив свет, выросла робкая, нерешительная тень. Филипп видел, как кто-то, вытянув руки вперед и опустив голову, идет вдоль журчащего ручейка. Один раз нога незнакомца скользнула по траве, и он наткнулся на выступ скалы.
Тогда Филипп встал и пошел навстречу, чтобы протянуть этому человеку руку и помочь выбраться на верный путь. Его рука, протянутая со всей учтивостью, встретилась в потемках с пальцами путешественника.
— Сюда, — приветливо произнес Филипп, — сюда, сударь, вода здесь.
При звуке его голоса незнакомец резко поднял голову, собираясь ответить, и в синем полумраке грота стало видно его лицо.
Филипп внезапно испустил ужасный вопль и отскочил назад.
Незнакомец испуганно вскрикнул и тоже отпрянул.
— Жильбер!
— Филипп!
Оба восклицания раздались одновременно, словно подземный гром.
Потом воцарилась тишина, нарушаемая только звуками борьбы, Филипп обеими руками сжал горло врага и увлек его в глубь пещеры.
Жильбер безропотно подчинился. Спиной он прижался к скале, бежать ему было некуда.
— Негодяй! Наконец ты мне попался! — проревел Филипп. — Господь в справедливости своей отдал тебя в мою власть!
Побелевший Жильбер и не пытался вырваться; руки его безвольно висели вдоль тела.
— Изверг, чудовище, — вознегодовал Филипп, — ты лишен даже инстинкта, который велит диким зверям защищаться.
— Защищаться? Зачем? — кротко возразил Жильбер.
— Верно: ты знаешь, что ты в моей власти; знаешь, что заслуживаешь самой ужасной кары. Все твои злодейства доказаны. Твоя низость обесчестила женщину, твоя бесчеловечность убила ее. Тебе мало было осквернить девственницу, ты пожелал убить мать.
Жильбер не отвечал. Сам непроизвольно опьяняя себя гневом, Филипп снова занес над ним руку в порыве ярости. Юноша не оказывал сопротивления.
— Ты не мужчина! — воскликнул Филипа, безжалостно тряся его. — Ты жалкое подобие мужчины! Даже не защищаешься! Я задушу тебя, слышишь? Ну защищайся же, трус! Трус! Убийца!
Жильбер чувствовал, что стальные пальцы врага смыкаются у него на горле; он выпрямился, напрягся и с львиной силой одним движением плеч отбросил от себя Филиппа, а затем скрестил руки на груди.
— Вы видите, — сказал он, — что я мог бы защищаться, если бы хотел: но зачем? Вы уже схватились за ружье. Пожалуй, я предпочитаю получить пулю, чем быть разорванным на куски или погибнуть от унизительных побоев.
В самом деле, Филипп взял было в руки ружье, но, услышав эти слова, выпустил его.
— Нет, — прошептал он.
Потом громко обратился к Жильберу:
— Куда ты едешь? Как ты сюда попал?
— Я пассажир «Адониса».
— Значит, ты прятался? Ты меня видел?
— Я даже не знал, что вы на борту.
— Лжешь!
— Нет, не лгу.
— Тогда почему я тебя не видел?
— Потому что я выходил из каюты только по ночам.
— Вот видишь, значит, ты прячешься!
— Да, конечно.
— От меня?
— Да нет же, я еду в Америку с поручением, и мне велено скрываться. Поэтому капитан поместил меня отдельно.
— А я утверждаю, что ты прячешься от меня. Ты желаешь скрыть ребенка, которого похитил.
— Ребенка! — воскликнул Жильбер.
— Да, ты похитил и увез с собой ребенка, надеясь когда-нибудь воспользоваться им как оружием и извлечь из этого выгоду для себя, негодяй!
Жильбер покачал головой.
— Я забрал ребенка, — сказал он, — чтобы никто не учил его презирать отца и отрекаться от него.
Филипп перевел дух.
— Если это правда, — вымолвил он, — если я могу тебе верить, значит, ты все же не так подл, как я думал. Но ты вор, почему бы тебе не быть и лгуном?
— Вор! Это я — вор?
— Ты украл ребенка!
— Это мой сын! Мой! Взять свое, сударь, не значит украсть.
— Слушай, — возразил Филипп, дрожа от ярости, — только что я был готов тебя убить. Я поклялся, что убью тебя, у меня было на это право.
Жильбер не отвечал.
— Теперь Господь просветил меня. Господь поставил тебя на моем пути словно для того, чтобы сказать мне: мщение бесполезно; мстит только тот, от кого отвернулся Бог… Я не убью тебя, я лишь разрушу нагромождение зла, которое ты возвел. В этом ребенке заключен источник твоего будущего; ты сей же час вернешь мне ребенка.
— Но он не со мной, — отвечал Жильбер. — Нельзя же брать с собой в плавание двухнедельного младенца.
— Тебе следовало найти для него кормилицу; почему ты не взял с собой кормилицу?
— Говорю вам, я не мог взять на корабль ребенка.
— Значит, ты оставил его во Франции? Где?
Жильбер молчал.
— Отвечай! Куда ты отдал его на воспитание? На какие средства?
Жильбер молчал.
— Вот как, негодяй? Ты бросаешь мне вызов, — выдавил Филипп. — Значит, ты не боишься разбудить во мне гнев… Скажешь ты мне, где сын моей сестры? Вернешь мне младенца?
— Это мой ребенок, и он принадлежит мне, — прошептал Жильбер.
— Злодей! Ты сам торопишь свою смерть!
— Я не хочу отдавать вам ребенка.
— Жильбер, послушай, вот я говорю с тобой кротко и ласково; Жильбер, я попытаюсь забыть прошлое, попытаюсь простить тебя; ты видишь, я готов быть великодушным. Я прощаю тебя! Прощаю весь стыд, все горе, которое ты обрушил на наш дом, — это огромная жертва. Верни мне ребенка. Ты желаешь еще большего? Ну, хочешь, я попытаюсь победить столь справедливое отвращение Андреа, хочешь я попрошу ее за тебя?.. Хорошо, я ее уговорю! Но верни мне ребенка. Еще одно слово. Андреа любит, страстно любит своего сына… твоего сына; твое раскаяние тронет ее, клянусь тебе; я сам все улажу, только верни мне ребенка. Жильбер, верни ребенка.
Скрестив на груди руки, Жильбер устремил на Филиппа взгляд, полный зловещего огня.
— Вы не поверили мне, — сказал он, — и я вам не верю; я не сомневаюсь в вашей порядочности, но я измерил бездну сословных предрассудков. Возврат к прошлому невозможен, прощение невозможно. Мы враги не на жизнь, а на смерть. Вы сильнее — так будьте же победителем. Я не прошу у вас вашего оружия, не просите и вы моего.
— Значит, ты признаешь, что это оружие?
— Да — против презрения, против неблагодарности, против оскорблений.
