Волчий замок - Артём Артёмов
В слабеющем голосе Рудольфа послышалось уважение.
— Я уже ученый был. Знал, что на поляне вас не взять, но понадеялся в снега выгнать. Мы-то на лапах этих всяко резвее вас были бы. Уж как-нибудь разделили б да забили. Но и это не вышло, только мальчишка голову и потерял. Тогда увел я своих, двинули сразу сюда, передохнули, раны перевязали. Знак, местными поданный, увидели, только поздно. А к утру вернулись те, кто детей увел, и мы своими тропами всей ганзой да с арбалетом двинулись к тракту.
Теперь он смотрел в пол и улыбался, головой качая.
— Я думал, теперь-то вы в бега ударитесь. Вдвоем, да против стаи, какой же глупец полезет? Думал на обратном пути вас перехватить, сам тебе болт в сердце всадить чаял, а второго уж как-нибудь одолели бы. Снегу насыпало хорошо, даже конному непросто против нас было б, да и арбалет под рукой. Не было приказа всех убивать непременно, только твою голову требовали и втрое ценили против обычного. Но за остальных все ж цену давали, буде удастся их убить.
Он вздохнул и опять ремень на обрубке ноги затянул, морщась.
— Но и тут ты меня провел. То ли храбрый ты безмерно, то ли глупый, вот что я скажу. Но Бог тебя, видно, и вправду любит.[14] А теперь помоги, больше мне рассказать нечего.
— Кто рыцаря на поляне убил? — не шевельнулся я.
— Я, — оскалился Рудольф. — Ох и злость меня тогда взяла, а я еще от забавы с крестьянами горячий был. Я и с телом его потешиться хотел, да вы потеху сорвали. И юнца тоже я забил, душу отвел. А теперь помогай, рыцарь, исполняй клятву, как у вас заведено.
Я слушал его и все в голове моей нить к нити складывались и в полотно ткалось. И на полотне том, будто слова «mane thecel fares»[15], кровью начертанные, виделось мне теперь все, как есть и как было. И как должно теперь быть.
И в тот миг понял я, что умер Готлиб из Хавельберга, рыцарь Империи и воин Христов, крестоносец и верный вассал. Умер здесь, в разрушенном монастыре, ложно Волчьим замком именуемом.
Отступил я на шаг от Рудольфа и, наклонившись, положил клинок на каменный пол. Пленник смотрел на меня со злой ухмылкой, ожидая помощи и исполнения клятвы. Я же, морщась от боли в ранах, стянул с себя сюрко, кровью испачканное, и накрыл им тело Вигхарда, а после вернулся к мечу и поднял его. Удивление скользнуло по лицу разбойника, но ни сделать, ни сказать ничего не успел он.
Не рубит дамасская сталь доспехов и кольчуг, сказки это, как и оборотни лишь сказки. Но все же есть доля истины и в сказках, как есть те, кто лик имеет человеческий, intrinsecus autem sunt lupi rapaces[16]. Так же есть правда в сказках о стали дамасской, ибо рубит она славно.
Обе кисти, что ремень на ноге обрубленной поправляли, срезал клинок чисто и гладко, и упали они на пол, словно раздутые бледные пауки. Взвыл пленник не своим голосом, с ужасом глядя, как покидают его остатки жизни.
— Ты клялся! Ты клялся! — кричал он, извиваясь на полу в луже крови, слабея с каждым мигом. — Ты клялся!
А после сменились крики воем воистину волчьим и скулением звериным. Но и оно вскоре утихло, оставив ветру в одиночестве выть в дырах полуразрушенной кровли. Так второй раз нарушил я клятву данную, и так понял, где суждено мне третью нарушить, и понял, куда теперь путь мой лежит, который ворожея мне напророчила.
Однако же ушел я из руин не ранее, чем тело Вигхарда достойно в подвале поместил и меч длинный в руки его вложил. И там же в подвале, видно, оставили силы меня, ибо провалился я в темноту и вышел из нее, лишь когда свет дневной снова виден был в дверном проеме.
Ушел я из руин монастыря, унося с собою арбалет и маску волчью, седина на которой золой очажной оказалась.
Дабы не утомлять читателя сверх меры описанием обратного пути, скажу лишь, что до замка господина своего добрался я лишь к следующей ночи, и тьма, окутавшая земли марки, была лишь на руку мне. Как уже говорил я ранее, знали меня хорошо в замке и правой рукой господина считали, потому пройти к его покоям не трудно мне было, и стража у дверей по знаку моему удалилась, удивленный взгляд бросив на арбалет в руке моей. Однако же случалось мне и ранее приходить к господину вооруженным, и, видно, рассудили они, что есть у меня веские причины явиться к Вальгриму с оружием.
Войдя в покои, нашел я господина спящим в постели своей, и был сон его неспокоен, и витал в комнате запах крепкого вина. Подле кровати лежал кувшин разбитый и вокруг него лужа алая, словно пролитая кровь. Не стал я будить господина, но устало сел на скамью у стены и взведенный арбалет на колени уложил, и надел маску волчью на лицо свое, так скрыв его от давнего соратника и повелителя.
Видно, сохранил господин мой чутье воинское, вопреки разгульной жизни, потому недолго ждать мне пришлось, прежде чем заворочался он тяжело среди шкур, заворчал, а после сел на кровати, ногой в лужу разлитого вина угодив.
— Кто здесь? Кто? — утробно рыкнул он, силясь встать на неверные ноги и в сумраке ночном озираясь.
Разглядев же меня, вздрогнул он, но тут же в ярость пришел, не выказывая большого удивления, и упало сердце мое, и понял я в тот миг, что не ошибся и рассудил верно, и пришел куда следует.
— Ты? Рудольф? — прорычал Вальгрим, поднимаясь и рукою за ложе держась, чтобы не упасть. — Как смеешь?! Ты…
Но тут упали его глаза на арбалет, что лежал на моих коленях, и пропала ярость его, будто погасла лампада под порывом ледяного ветра.
— А… — еле слышно сказал он. — Свершилось. Он… Не страдал?
Я же сидел молча, не в
