Исполняющий обязанности - Евгений Васильевич Шалашов

Эх, а ведь он прав, сволочь такая. Не в том смысле, что сожгут или сожрут. Нет, наши архивы хранятся очень аккуратно. А вот то, что многие историки и на самом деле дальше партийной периодики да архивов по истории КПСС не пойдут — чистая правда. Но историки — они все разные. И деятельность коммунистической партии нужно изучать, и историю Первой мировой войны.

— Может, тогда и на самом деле лучше отдать Франции? — раздумчиво протянул Игнатьев. — Кто потом помешает русским историкам приехать в Париж, изучить материалы?

Так и хотелось сказать — граф, хватит прикалываться! С трудом себе представляю российского историка, отправляющегося в Париж покопаться в архивах. Нет, такие есть, но их единицы. Нашим историкам порой до московских архивов не на что съездить. Хорошо, что в последнее время началась оцифровка архивов, но на сколько это затянется? Нет уж, товарищ граф, отдавайте свои архивы в Москву. Целее будут[3].

— Я бы посоветовал вам передать ваш архив Северо-Американским Соединенным штатам. Только там ваши документы получат достойную оценку! — с апломбом заявил Маклаков.

— Не слышал ни об одном американском историке, который бы изучал Мировую войну, — с сомнением сказал я. — Они и свою-то гражданскую изучить не могут, куда им до наших проблем.

Презрение в глазах Маклакова достигло такой величины, что казалось, что оно зальет меня до краев. А я, надев личину недалекого, но жадного типа, сказал:

— Наверное, американцы собирают документы из-за снобизма. Вон, в Англии они замки покупают, разбирают по кирпичику, а потом перевозят через океан и ставят в каких-нибудь Техасах или Калифорниях. Небось, платят за старые бумаги хорошо.

— Замки, к вашему сведению, строили не из кирпича, а из камня. А американские историки изучают все, что касается мировой истории, включая документы царской России.

— Так кто же им документы-то продавать станет? — не унимался я. — Какие-нибудь недобитки, вроде Врангеля или помощники Колчака, что от чека удрать успели? Им денежку хочется урвать.

— Честным людям, если речь заходит о важном деле, деньги не нужны, — заявил Маклаков.

Я уже хотел поинтересоваться — а честный ли сам-то Маклаков, но наш «содержательный» разговор прервала супруга Игнатьева, которая внесла в кабинет, где мы беседовали, кофейник и чашки.

С грацией, присущей балерине, пусть и бывшей, Наталья Владимировна принялась разливать ароматный напиток. Улыбнувшись, спросила:

— Олег Васильевич, а вам, как всегда, нужен сахар?

Я только виновато пожал плечами — дескать, понимаю, что сладкий кофе пьют только извращенцы, сказал:

— Так мы крестьяне. Нам ведь что чай, что кофий, лишь бы сладко.

Супруга Игнатьева опять улыбнулась и вышла. Вернувшись через пару минут, поставила на стол сахарницу и положила передо мной две серебряные ложечки. Поймав мой удивленный взгляд, пояснила:

— Вот эта, что с гербом — она для вас. А новенькая, подарок для малышки. Поздравляем вас и Наталью Андреевну с дочкой…

— На зубок, так сказать, — засмеялся Игнатьев.

Наталья Владимировна погладила меня по плечу, а потом, неожиданно, заплакала и выбежала из комнаты.

Мы с Игнатьевым переглянулись, с пониманием, а Маклаков недоуменно воззрился на нас.

— И что это с ней? Что нашло? — бесцеремонно спросил экс-посол у хозяина, но тот только отмахнулся — дескать, не обращайте внимания.

Я предполагал, что за причина заставила Наталью Владимировну так отреагировать. В свое время она была известной балериной, которой прочили большое будущее. Но случилась любовь, брак, рождение ребенка. Артистическая карьера, естественно, была заброшена. Увы, первенец умер, а муж ушел. В восемнадцатом году она познакомилась с Алексеем Алексеевичем Игнатьевым, вышла замуж повторно, но детей у них не было.

На какое-то время воцарилось молчание. А я старался не очень громко звенеть своей ложечкой. Чтобы как-то прервать смущение, спросил у графа:

— Алексей Алексеевич, я человек темный — что за обычай такой дарить ложечку на зубок младенца? Слышал о нем, но сути не знаю?

Игнатьев открыл рот, чтобы ответить, но вмешался Маклаков:

— Ничего удивительного. В крестьянской среде, вряд ли существуют серебряные ложечки и подобные обычаи.

Эх, ну не хочу я хамить. Но придется. Парировал:

— Разумеется не существуют. Все наши ложечки украли пронырливые адвокаты, вроде вас. Украли, а теперь рассуждают о правах человека.

Другой бы на его месте точно обиделся. Но адвокаты, они привыкшие. Маклаков только усмехнулся:

— Крестьянам нужно было брать пример с нас. Побольше работать, поменьше пить, тогда бы на ложечки заработали.

Уел, сволочь. Нет, а вот за такое уже можно и морду дать. Он сейчас не меня оскорбляет, а мой класс! Но сразу в морду нельзя.

— А откуда бы у вас ложечки брались, если бы не крестьянин?

Граф Игнатьев, умница, вмешался и принялся объяснять, что обычай дарить ложечку «на зубок» связан с поверьем, что если у ребенка прорезался первый зубик, то следует постучать по нему серебряной ложечкой, и тогда все остальные вылезут быстро и без боли.

Воспользовавшись заминкой, я быстро спросил у Маклакова:

— А те документы, что хранятся у вас есть, вы просто так отдадите?

— Не все оценивается чистоганом, товарищ полпред, — важно изрек экс-посол. — Все документы, что мне удалось спасти, я передам в руки достойного человека, который отвезет их в университет. А там их станут изучать.

Что ж, сообщение Книгочеева о том, что архив «охранки», вывезенный Маклаковым из России (как он выразился — спасенный!), до сих пор находится в Париже, подтвердилось. Это хорошо. Но плохо, что господин отставной адвокат не желает получить за это деньги. Купил бы. Я бы, наверное, поторговался, но тысяч пятьдесят франков бы отдал. Купить — оно спокойнее, чем украсть. А он, ишь, сволочь идейная. Передаст, видите ли, в руки достойного человека. Такие идейные, они куда опаснее, нежели алчные. Как же я не люблю идейных либералов! Хотя, это уже не либерализм, а хрен знает что. В либерализме на самом-то деле нет ничего плохого. Что плохого в том, что человек выступает за свободу и за правовое государство? Верховенство права, равенство всех перед законом, независимость судебной власти. Правда, у нас пока еще диктатура пролетариата, но это дело времени. А вот здесь, из-за таких «либералов» как Маклаков, а еще тех, кто остался на моей далекой-далекой родине, само слово либерал звучит как ругательство.

Значит, господин Маклаков собрался передать архив Гуверу, для будущего института Гувера? И будут интересные документы, включая личные дела агентов охранки лежать в Америке? Непорядок. Ладно, будем думать, что с этим делать.

А с другой стороны — а чего же тут думать? Адрес нам известен, а бывший жандармский ротмистр и штабс-капитан, сведущий не только в саперном, но и в подрывном деле — это сила. Помнится, бутылки с горючей смесью у Петровича получились неплохие. Горело все ярко.

Или еще подумать? Возможно, есть еще какие-то выходы?

Нет, я нынче начальник, мне думать вредно. Озадачу двух Александров — Книгочеева и Исакова. Либо они добудут архив Маклакова и перевезут его куда-нибудь на наш склад, чтобы потом переправить в Россию (они воплощают, я обеспечиваю материальную базу), либо устроят пожар. Парижа, конечно, жалко, но если вспомнить, что из-за Наполеона когда-то Москва сгорела (ладно-ладно, сам он Москву не жег, так получилось), так вроде, и ничего. Весь-то Париж сгореть не успеет, авось и потушат. Но тут Маклаков произнес фразу, после которой я передумал поджигать дом экс-посла.

— В моем архиве — я эти документы тоже передам мистеру Гуверу, хранятся полицейские рапорта и донесения агентов, проливающие свет на Ходынку. Жаль, сам пока не успел все просмотреть. А еще — четыре коробки переписки наших масонов из числа членов правительства.

Глава 11

Теория страха

— Мсье Кусто, а вы изрядно поправились, — одобрительно сообщил портной, только что снявший мерку с моей талии.

Первая половина дня у меня сегодня свободна. Можно выкроить час на поездку к портному, еще час-другой на другие дела.

— Поправился? — удивился я.

— Ну да, — кивнул мсье Бопертюи, давний портной семьи Комаровских, а теперь обшивавший и меня. — В прошлый раз охват вашей талии, ваших бедер был значительно меньше. Два дюйма, не меньше. Передайте огромный привет мадам Натали, она о вас отменно заботится.

Быть такого не может, чтобы я, да поправился. Всегда считался