Александр Дюма - Сорок пять
– Если вы, сударь, ищете уединения, вам у нас будет очень хорошо.
Всадник поднял голову и, выслушав такой приятный ответ, увидел теперь и весьма приятное лицо. Он, в свою очередь, сказал:
– В настоящий момент – да, именно этого я ищу, хозяюшка.
Госпожа Фурнишон тотчас же устремилась навстречу посетителю, говоря про себя:
«На этот раз почин кладет „Розовый куст любви“, а не „Меч гордого рыцаря“».
Капитан, привлекший в данное время внимание супругов Фурнишон, заслуживает также внимания читателя. Это был человек лет тридцати – тридцати пяти, которому можно было дать двадцать восемь, так следил он за своей внешностью. Он был высокого роста, хорошо сложен, с тонкими, выразительными чертами лица. Хорошо приглядевшись к нему, может быть, и удалось бы обнаружить в его величавости некоторую аффектацию. Но величавость – наигранная или нет – у него все же была. Он бросил на руки своего спутника поводья великолепного коня, нетерпеливо бившего копытом о землю, сказав при этом:
– Подожди меня здесь, а пока поводи коней.
Солдат взял поводья и принялся выполнять приказание. Войдя в большой зал гостиницы, капитан остановился и с довольным видом огляделся по сторонам.
– Ого! – сказал он. – Такой большой зал и ни одного посетителя. Отлично!
Мэтр Фурнишон взирал на него с удивлением, а г-жа Фурнишон понимающе улыбалась.
– Но, – продолжал капитан, – значит, или в вашем поведении, или в вашем доме есть что-то отталкивающее гостей?
– Ни того, ни другого, слава богу, нет, сударь! – возразила г-жа Фурнишон. – Но квартал еще мало заселен, а насчет клиентов мы сами разборчивы.
– А, отлично! – сказал капитан.
Тем временем мэтр Фурнишон, слушая ответы своей жены, удостаивал подтверждать их кивками головы.
– К примеру сказать, – добавила она, подмигнув так выразительно, что сразу понятно было, кто придумал название «Розовый куст любви», – за одного такого клиента, как ваша милость, мы охотно отдадим целую дюжину.
– Вы очень любезны, прелестная хозяюшка, благодарю вас.
– Не угодно ли вам, сударь, попробовать нашего вина? – спросил Фурнишон, стараясь, чтобы голос его звучал как можно менее хрипло.
– Не угодно ли осмотреть жилые помещения? – спросила г-жа Фурнишон так ласково, как только могла.
– Сделаем, пожалуй, и то и другое, – ответил капитан.
Фурнишон спустился в погреб, а супруга его, указав гостю на лестницу, ведущую в башенки, первая стала подниматься наверх: при этом она кокетливо приподнимала юбочку, и от каждого ее шага поскрипывал изящный башмачок истой парижанки.
– Сколько человек можете вы здесь разместить? – спросил капитан, когда они поднялись на второй этаж.
– Тридцать, из них десять господ.
– Этого недостаточно, прелестная хозяйка, – ответил капитан.
– Почему же, сударь?
– У меня был один проект, но, видно, не стоит и говорить о нем.
– Ах, сударь, не найдете вы ничего лучше «Розового куста любви».
– Как так «Розового куста любви»?
– Я хочу сказать «Гордого рыцаря». Разве что Лувр со всеми своими пристройками…
Посетитель как-то странно поглядел на нее.
– Вы правы, – сказал он, – разве что Лувр… – Про себя же он пробормотал:
– Почему же нет? Так, пожалуй, было бы и удобнее и дешевле. Так вы говорите, добрейшая хозяюшка, – продолжал он громко, – что вы могли бы разместить здесь на ночлег тридцать человек?
– Да, конечно.
– А на один день?
– А на один день человек сорок, даже сорок пять.
– Сорок пять! Тысяча чертей! Как раз то, что нужно.
– Правда? Вот видите, как удачно получается!
– И так разместить, что у гостиницы не произойдет никакой давки?
– Иногда, по воскресеньям, у нас бывает до восьмидесяти человек военных.
– И перед домом не собирается толпа, среди соседей нет соглядатаев?
– О, бог мой, нет. С одной стороны у нас сосед – достойный буржуа, который ни в чьи дела не вмешивается, а с другой соседка, дама, ведущая совсем замкнутый образ жизни; за те три недели, что она здесь проживает, я ее даже и не видела. Все прочие – мелкий люд.
– Вот это меня очень устраивает.
– И тем лучше, – заметила г-жа Фурнишон.
– Так вот, ровно через месяц, – продолжал капитан, – запомните хорошенько, сударыня, – ровно через месяц…
– Значит, двадцать шестого октября…
– Совершенно верно, двадцать шестого октября.
– Так что же?
– Так что на двадцать шестое октября я снимаю вашу гостиницу.
– Всю целиком?
– Всю целиком. Я хочу сделать сюрприз своим землякам – это все офицеры или, во всяком случае, в большинстве своем военные – они собираются искать счастья в Париже. За это время им сообщат, чтобы они остановились у вас.
– А как же их об этом известят, раз вы намереваетесь сделать им сюрприз? – неосторожно спросила г-жа Фурнишон.
– Ах, – ответил капитан, явно раздосадованный этим вопросом, – ах, если вы, тысяча чертей, любопытны или нескромны…
– Нет, нет, сударь, – поспешно вскричала испуганная г-жа Фурнишон.
Муж ее все слышал. От слов «офицеры» или, во всяком случае, «военные» сердце его радостно забилось.
Он тотчас же бросился к гостю.
– Сударь, – вскричал он, – вы будете здесь хозяином, неограниченным повелителем, и никому, бог ты мой, даже не вздумается задавать вам вопросы. Все ваши друзья будут радушно приняты.
– Я не сказал «друзья», любезный, – заметил высокомерным тоном капитан, – я сказал «земляки».
– Да, да, земляки вашей милости, это я ошибся.
Госпожа Фурнишон раздраженно отвернулась: розовый куст, ощетинившись, превратился в груду составленных вместе алебард.
– Вы подадите им ужин.
– Слушаюсь.
– Вы устроите их на ночлег, если к тому времени я не подготовлю им помещение.
– Обязательно.
– Словом, вы будете всецело к их услугам, – и никаких расспросов.
– Все сделаем, как прикажете.
– Вот вам тридцать ливров задатку.
– Договорились, монсеньер. Мы устроим вашим землякам королевский прием. И если бы вы пожелали убедиться в этом, отведав вина…
– Спасибо, я вообще не пью.
Капитан подошел к окну и подозвал ординарца, оставшегося с лошадьми.
Тем временем мэтр Фурнишон кое о чем поразмыслил.
– Монсеньер, – сказал он (получив три пистоля, так щедро выданные ему в задаток, мэтр Фурнишон стал именовать своего гостя монсеньером). – Монсеньер, а как же я узнаю этих господ?
– Правда ваша, тысяча чертей! Я ведь совсем забыл. Дайте-ка мне сургуча, бумаги и свечу.
