Луи Буссенар - Капитан Сорвиголова
Под крики «ура» уланские кони молнией пронеслись мимо, даже не задев Жана.
— Вы проиграли, Колвилл! — воскликнул капитан Рассел. — Этот мошенник ведет себя неплохо.
— Подождем, — с холодной ненавистью ответил майор.
Оглушенный падением и тяжело дыша, Сорвиголова с трудом встал и поднял свой разодранный ранец. Он был намерен бороться до конца. Уланы не теряли даром времени: быстро повернув назад, взвод перестроился.
— Вперед! — вновь скомандовал сержант.
Вид крови пробудил в зрителях зверя, и первоначальное сострадание сменилось у них нездоровым интересом.
Сорвиголова выпрямился огромным усилием воли и крикнул всадникам:
— Трусы! Подлые, низкие трусы! — и тотчас был сбит сокрушительным ударом.
Против всяких ожиданий ранец и на этот раз защитил юношу: рисуясь своим мастерством, уланы старались попадать пикой только в импровизированный щит. Все, что за ранцем, само по себе не существовало для них, ибо Жан был лишь осужденной на казнь жертвой.
Несчастный мальчик был в ужасном состоянии: одежда изодрана в клочья, тело изранено. Он едва поднялся. Ноги дрожали и подгибались, взгляд налившихся кровью глаз потускнел, шум в ушах заглушал ироническое «ура», рядом валялся ранец, непомерно тяжелый для ослабевших рук.
Юноша понял, что для него все кончено, сейчас его растопчут. Но он нашел в себе силы выпрямиться, скрестить на груди руки и с гордо поднятой головой повернуться лицом к уланскому взводу.
Мысленно он простился с жизнью, до сих пор так улыбавшейся ему, и послал последний привет сестре и горячо любимой родине, которую ему не суждено было больше увидеть. И когда в третий раз прозвучала команда сержанта: «Вперед!» — он воскликнул:
— Да здравствует Франция!.. Да здравствует свобода!..
Пригнувшиеся к шеям коней уланы проскакали уже половину расстояния, отделявшего их от Жана. Еще несколько секунд — и омерзительное преступление совершилось бы.
Но между уланами и их жертвой врезался на всем скаку какой-то всадник — один из тех замечательных наездников, при виде которых невольно вспоминается легенда о центаврах[57]. Подняв стек, он повелительным тоном выкрикнул слова, заставившие атакующих остановиться, а толпу — умолкнуть:
— Стоп!.. Ни с места!..
Увидев генерала — ибо всадник оказался именно им, — уланы так круто осадили коней, что те, вздыбившись, едва не опрокинулись вместе с седоками.
Остановив скакуна в четырех шагах от пленника, генерал привстал на стременах и оказался на целую голову выше смешавших свои ряды кавалеристов. Красный от гнева, он прокричал, отчеканивая слова, каждое из которых хлестало, как пощечина:
— Подлецы! Низкие трусы, позорящие английский мундир! Кем дозволена эта гнусность?.. Отвечайте, сержант!
— Майором Колвиллом, — произнес Максуэл, превозмогая страх.
— Прислать его ко мне! Немедленно!
Сорвиголова окровавленной рукой отдал честь генералу. Тот, в свою очередь, поднес к козырьку каски пальцы, затянутые в перчатку, и, увидев перед собой мальчика, спросил его невольно смягчившимся голосом:
— Кто вы?
— Француз на службе бурской армии! — ответил пленник, держась почтительно, но с большим достоинством.
— Ваше имя?
— Жан Грандье, по прозвищу Сорвиголова, командир разведчиков.
— Так, значит, это вы и есть знаменитый Брейкнек?.. Поздравляю! Вы храбрец!
— Такая похвала, и к тому же из ваших уст, генерал… Я смущен и горжусь ею!
— Вы так молоды! Право же, любого пленника вашего возраста я тут же отпустил бы на свободу. Любого, да… Но вы слишком опасный противник и слишком много причинили нам неприятностей. Я оставляю вас в качестве военнопленного, но вы будете пользоваться всеми привилегиями, каких заслуживает столь храбрый солдат.
Вконец обессиленный и оглушенный, Сорвиголова с великим трудом пробормотал несколько слов благодарности и тут же, побледнев и мягко осев на землю, потерял сознание.
— Юношу отправить в госпиталь! — приказал генерал. — И чтобы проявить о нем заботу, проверю лично! Слышали?.. А, вот и вы, майор Колвилл! За жестокую расправу с военнопленным отправитесь на пятнадцать суток под домашний арест. Сержант, руководивший мерзкой игрой в охоту на кабана, лишается своего звания и переводится в рядовые. Всем непосредственным участникам пакостного представления по пятнадцать внеочередных караульных нарядов. Вольно!
ГЛАВА 8
В вагоне. — На крейсере. — Плавучая тюрьма. — Бегство. — Акулы. — Подземный ход. — В женском платье. — В пригороде Саймонстауна. — Старая леди. — Новая служанка миссис Адамс.
Капитану Сорвиголове было нанесено много ран, но ни одна из них не оказалась тяжелой. После пятнадцати дней лечения в госпитале почти все они зажили. Приказ генерала строго выполнялся, благодаря чему в течение двух недель юный француз был предметом особого внимания врачей, что, разумеется, немало способствовало быстрому выздоровлению Жана. В его душе навсегда осталось чувство бесконечной благодарности к великодушному джентльмену.
Поднявшись с постели, Сорвиголова разделил участь трехсот буров, захваченных в плен в самом начале блокады Ледисмита. Присутствие их в осажденном городе представляло немалую обузу для коменданта, ибо, несмотря на бдительный надзор, буры то и дело совершали побеги. Для большинства беглецов дело кончилось трагической смертью, зато те, кому удавалось ускользнуть, доставляли осаждавшим важнейшие сведения о противнике. Кроме того, питание пленных значительно уменьшало запасы продовольствия, находившегося в распоряжении гарнизона. И если бы осада, как предполагалось, затянулась, это обстоятельство неизбежно вызвало бы дополнительные трудности и, возможно, привело бы к капитуляции. Поэтому высшее командование распорядилось эвакуировать всех здоровых военнопленных в Наталь, а затем на Капскую землю.
В то время кольцо окружения было не столь уж плотным, и поезда время от времени прорывались в Дурбан, расположенный примерно в двухстах километрах от Ледисмита. Хотя Колензо, наиболее важный в военном отношении пункт, и обстреливался бурской артиллерией, пока он все же находился в руках англичан, и мост через Тугелу мог еще пропускать легкие составы.
Пленников разместили в товарных вагонах, приставили к ним достаточное число солдат-конвоиров — и в путь! Путешествие было рассчитано на один день. Однако из-за плачевного состояния железных дорог переезд длился вдвое дольше — двое суток без хлеба и воды, в вагонах, набитых людьми, как бочка сельдями. Пленные ни на минуту не имели возможности выйти оттуда. Подумай, читатель, ни на минуту!
