Михаил Голденков - Огненный всадник
— Неужели?! — приподнял темные дугообразные брови Боноллиус, с удивлением вынимая свою трубку изо рта. — У самого Семеновича?!
— Так, панове!
— Повезло, — покачал завистливо головой Обухович, — читал его книгу «Великое искусство артиллерии». Ну а что с ним случилось? Почему генерал-лейтенант умер так хутко? Не то убили, не то сам подорвался?
Кмитич лишь вздохнул и развел руки в стороны. Смерть его кумира и учителя была и для него полной неожиданностью. Он переживал кончину Семеновича, как утрату близкого человека.
— Я тогда уже в Риге находился, — произнес Кмитич, — говорили, что Семенович экспериментировал со взрывчаткой. Но я знаю Семеновича! Осторожный и аккуратный человек! Думаю, правы те, кто говорит, что убили его завистники пиротехники, чтобы секретов их не открывал. Дело в том, что Семенович уже закончил свою вторую книгу по артиллерии.
Он мне сам говорил, что в последней главе опишет удивительный аппарат. Вот так, даже не пушку, а аппарат, равных которому нет во всем свете. Ну а после взрыва его дома, конечно же, ничего не нашли. Это наверняка пиротехники убили Семеновича, чтобы не выдавал их секретов. Семенович на то намекал, когда говорил нам в Амстердаме, что не видит смысла хранить секреты, если они идут на пользу науке и нуждам государства.
— Интересно, а что же за аппарат собирался создать ша-новный пан Семенович? — поинтересовался Боноллиус, прищурив на Кмитича глаз.
— Я думаю, что-то наподобие катапульты, стреляющей снарядами-ракетами, — почти полушепотом заговорил Кмитич, словно их могли услышать враги, — большой продолговатый снаряд-ракета обтекаемой формы, летящий по воздуху на сгораемом внутри порохе прямо в цель за несколько верст. Такой снаряд мог нести до пяти ядер. Семенович разработал такой снаряд, глядя на петарды-ракеты фейерверков. Таким снарядом можно было на такие далекие расстояния запускать ядра, что, к примеру, обстреливать далеко расположенные крепости и города врагов, которые и не видны с расстояния. Это просто чудо! Этот снаряд мог взрываться, как пороховая бочка или даже три бочки. Рассматривал пан Семенович и возможность выстрела из пушки двумя ядрами. Это он называл абсолютно правильным законом неупругого столкновения тел. В Амстердаме вышла в тот год книга Декарта «Начало философии», где были сформулированы ошибочные законы упругого удара. Ну а Семенович свой закон разработал. Он считал, что артиллерия — главный вид вооружений будущего, а ее закономерным и более высоким этапом развития должны были стать его новые снаряды. Я их соколами называл, так как они длинные, гладкие и на таран-сокол похожи. Семенович их изобрел, глядя на ракеты фейерверков, как я уже сказал. Гениальный человек! Иные смотрят на фейерверк и просто радуются, а он разглядел в этой праздничной мишуре что-то абсолютно другое. Эрцгерцог Леопольд-Вильгельм Габсбург ему очень помогал в этом деле, но… Видите! Умер! Так не вовремя! Проклятые пиротехники! Наверняка это они убили этого гениального человека!
— Жаль, — покачал головой Боноллиус, — но, как я погляжу, вы, пан Самуэль, хорошо осведомлены в его открытиях.
— Отчасти, — согласился Кмитич, — но про аппарат, который он собирался описать в своей новой книге, увы, ничего не знаю. Про катапульту я лишь сам смекнул, ибо Семенович, царствие ему небесное, никогда не называл это приспособление пушкой.
Обухович сплюнул, словно устав от рассказа хорунжего. Он просто спросил:
— А вы бы, пан Кмитич, смогли бы воссоздать эти снаряды-соколы у нас тут?
— Нет. Тут нужно время и пороха много, стволы новые отливать. Да и мозги Семеновича нужно иметь, — начал объяснять Кмитич несколько виноватым тоном, — и способ определения калибра орудий знать надо, и качество пороха, и радиус и вес ядра. Порох! Какой и сколько пороха у нас для пушек?
— Порох, — Обухович словно передразнил Кмитича, — раньше ведь как было: пушкарям дано было триста уволок земли с условием, чтобы они ежегодно вносили в Смоленский цейхгауз по несколько фунтов пороху. Но управители, холера их подери, перевели эту натуральную повинность на деньги, лишь бы барыш иметь, ну и исправно взимали гроши с пушкарей, а пороху в цейхгауз при этом никто не положил ни щепотки. Я большего безрассудства нигде не видел! Неужели вольности и свободы довели чиновников до такой преступной беспечности? В Риге тоже так?
— О, нет, — покачал своим «меховым пирогом» Кмитич, — там все очень строго. За такое уже сидели бы люди в тюрьме или в лучшем случае были бы уволены. Там даже дуэли запрещены, и не откупишься, как у нас. Нарушил — отвечай. Возмутительно!
— Нет, это как раз хорошо, — не согласился воевода.
— Так, — смутился Кмитич, — я не то хотел сказать, я про дуэли только. Конечно, такого раздрая, как у нас, наверное, нигде больше нет в Европе. Демократия — это хорошо, но не такие свободы, как нынче! Некоторая шляхта совсем обнаглела!
— Это верно, — грустно улыбнулся Обухович, — даже великого гетмана до сей поры не выбрали. Вроде бы его полномочия исполняет Януш Радзивилл, но что меня беспокоит, так это то, что даже он не распорядился коменданту Корфу, чтобы сей пан выполнял мои поручения. Еще в апреле его величество король прислал два универсала полковнику Корфу и оберстеру Тизенгаузу и всему войску с приказанием повиноваться во всем мне. 8-го июня подобный же королевский универсал был прислан Смоленской шляхте и обывателям. А эти паны своевольничают!
— Черт с ними! Так, давайте лучше про порох. Я слышал, много пороха еще после московитов осталось, так? — спросил Кмитич.
— Оставалось, — горько усмехнулся Обухович, подчеркнуто делая ударение на последнем «о», — в замке оставался порох, взятый еще у Шейна, но покойный гетман взял из этих запасов львиную долю и не отдал, а большую часть оставшегося пустили на фейерверки и салюты в дни торжеств. Сейчас у нас из этих запасов осталось на человека не более шестидесяти семи барил и те шестнадцать барил, которые я велел привезти из Дорогобужа.
— Жаль, — Кмитич покачал головой, — было бы пороху много, можно было бы попробовать запустить снаряды Семеновича. На них очень много пороха надо. Ну, а так, как оно есть, лучше не рисковать. Все равно, дзякуй Шейну, — Кмитич смешно изобразил низкий, с опущенной рукой поклон московитов, — да ниспошлет Аллах ему здоровье!
— Здоровье! — усмехнулся в усы Обухович. — На том свете ваш Шейн! Московиты ему, того, голову отрубили.
— За что? За порох?! — уже неподдельно расстроился Кмитич.
— Не за порох, а за то, что Смоленск не смог захватить.
