Георг Борн - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1
Известно, что многие монастырские лекарства уже испытаны и отлично действуют на различные болезни. В Санта Мадре имелась трава, которую прикладывали к ране, чтоб она скоро заживала.
Жозэ положили на жесткое ложе, освежали голову и лоб холодной водой и через два дня с удовольствием заметили, что он, наконец, открыл глаза и ожил.
Конечно, он все еще бредил и вообще видно было, что он сильно пострадал, но послушник, ухаживавший за ним, объявил, что и это болезненное явление скоро пройдет.
Несмотря на бледность лица и худобу, Жозэ по природе был так хорошо и крепко сложен, что мог легко перенести потерю крови, но он все-таки погиб бы, если бы крестьяне не нашли его случайно на равнине и не подали помощь. Он так привык к милостям судьбы, что и это новое чудесное спасение нисколько не удивило его и, когда он опять пришел в себя, у него не вырвалось ни одного искреннего слова благодарности, хотя он часто молился с послушником, ухаживавшим за ним.
Во сне и наяву он говорил про Меруецкий лес, про одинокую хижину и про вампира, настаивая на том, что он их нашел. Сначала монахи принимали эти слова за продолжение бреда, так как при этом он часто весь дрожал и страшно закатывал глаза.
Но когда Жозэ сделался спокойнее, рана его начала залечиваться и воспоминания, казалось, прояснились, они стали охотнее прислушиваться к словам брата, известного своей хитростью, но Жозэ нарочно продолжал говорить бессвязно и оставлял про себя задуманный им план. Этот план приводил его иногда в такое бешенство, что он часто неистовствовал в своей келье до того, что один раз ночью призвали патеров, так как прислуживавший брат не знал, что с ним делать.
Антонио и Маттео вошли к бледному Жозэ. Он вскочил с постели и стал посередине кельи. Глаза его блестели и закатывались, щеки были бледны и впалы, губы, окаймленные рыжей бородой, бесцветны.
— Они должны быть в моей власти, все, — шептал он, страшно улыбаясь, — я не должен медлить, давно пора!
— О ком говоришь ты, благочестивый брат? — важно и спокойно спросил его старец Антонио.
— А — это вы, достойный отец! Дайте мне фамилиаров мной избранных! Я вам приведу вампира, Энрику, владетельницу Дельмонте, ее ребенка и одноглазую — они все вместе!
— Ты говоришь правду? — хитро спросил тучный Маттео.
— Благочестивый Маттео, это так же верно, как то, что вы исповедник вдовствующей королевы. Разве я говорю как сумасшедший?
— Где ты нашел этого вампира и Энрику?
— Это мой секрет. Я хочу сам разорить гнездо, и мне должно принадлежать то, что нравится! — лицо его горело, но потом он спохватился и продолжал, — то, что я ненавижу! Наконец, я хочу отомстить за свои страдания и потерю здоровья!
— Это тебе будет даровано, — отвечал старец Антонио, — если тебе в самом деле удастся воротить в Санта Мадре беглецов, если ты, как истинный и неутомимый слуга великого дела, отыщешь их местопребывание, мы тебе покажем наше особое благоволение! Ты отыскал общество Летучей петли — оно уничтожено! Ты уже нам раз привел вампира! Так слушай же: Энрику и ее ребенка, Марию Непардо и цыгана ты можешь сюда доставить живыми или мертвыми — делай с ними, что тебе заблагорассудится! Если ты привезешь даже и мертвых, то вступишь в священный дворец Санта Мадре.
Жозэ торжествовал — решение великого инквизитора было так благосклонно и настолько превышало самые дерзкие его ожидания, что душа его ликовала. Жители Меруецкого леса были даны ему в собственность — он мог безнаказанно и свободно с ними делать все, что вздумается, нужно только доставить их тела! И за это новое доказательство его рвения для великого дела ему надлежит вступить в священный дворец Санта Мадре и, следовательно, называться патером!
Такая ирония достаточно свидетельствует о развращенности отцов-иезуитов и ярко освещает цель и средства Санта Мадре, существующего на проклятие всей Испании. С отвращением содрогаешься при виде такого помрачения духа!
В наш век высшего развития, в век прогресса, покорившего пар для соединения частей света, в наш век железных дорог, в то время, когда электрическая искра делает ничтожным расстояние в сотни миль, когда посредством разных машин и открытий человеческое достоинство возвышается и развивается, в наш век было возможно, чтобы королева, которая должна была бы стоять во главе цивилизации и которая приняла от Бога высший и прекраснейший долг — вести свою страну и народ к свету и счастью, слепо и фанатически отдалась в руки этих людей тьмы!
Создатель предостерег ее, он видел и допустил Мерино поднять на нее руку.
Истории этой о прекрасной Изабелле Бурбонской, которой вверена была благословенная страна и великий народ, которая отвергла вернейших приверженцев и искренних друзей, суждено сделаться во всемирной истории ужасным предостережением и стыдом человечества.
Королева Испании не доверяла своим друзьям, она приговорила к смерти своих лучших министров и верила нашептываниям хитрой матери, неспособным и злонамеренным министрам и жадным иезуитам больше, чем гласу народа.
В Санта Мадре плели тайные сети и прятали в черном тумане золотой солнечный свет благоустроенной свободы. Жозэ ликовал, он чувствовал, что подходит к иезуитам, как волк к другим волкам, он нашел надлежащее место своей развращенной душе!
Он с наслаждением рисовал в своем воображении, как схватит жертву, теперь совершенно отданную ему в руки, он трепетал от восхищения и хотел с несколькими избранными фамилиарами в ту же ночь отправиться в Меруецкий лес и окружить пустынную долину, надеясь ее опять легко отыскать. Аццо должен был пасть первым, потом он надеялся, наконец, утолить свою страсть и жажду крови на Энрике и ее ребенке — только одни их тела принадлежали Санта Мадре!
Когда стемнело и пасмурное небо еще усилило темноту в столице Испании, сгорбленный человек, закутанный в черный полуплащ, выскользнул из ворот, глубоко выстроенных в стене монастыря улицы Фобурго. На нем была надета остроконечная испанская шляпа, и когда привратник быстро захлопнул за ним двери, он направился к площади Педро и повернул на улицу Толедо.
Всюду толпился народ — из кофеен и кабаков раздавались крики и разговоры, — заметно было возбуждение и озлобление. Отовсюду слышались слова:
— Да здравствует Летучая петля, да здравствует Олоцага!
Человек в остроконечной шляпе и полуплаще, в котором читатель уже, верно, узнал осторожного брата Франциско Серрано, маршала Испании, поспешно шел к Толедским воротам, придерживаясь поближе к домам. Он поменял рясу на прежнее платье, не только для того чтобы беспрепятственно действовать и в случае нужды сражаться, да и кроме того ему было известно, как толпы народа, боязливо и осторожно им избегаемые, неблагосклонно смотрели на монахов и патеров и даже, как несколько лет тому назад, слышались кое-где крики:
