Александр Дюма - Сорок пять
– Словом, ты доволен, Шико?
– Я в восторге.
– Да, да, моя полиция у меня хорошо работает.
– Великолепно! В этом нужно отдать ей должное.
– А дорога безопасна?
– Как дорога в рай. Встречаешь одних лишь херувимчиков, в своих песнопениях славящих короля.
– Видно, Шико, мы возвращаемся к Вергилию.
– К какому его сочинению?
– К «Буколикам». O, fortunatos nimium! 23– А, правильно! Но почему такое предпочтение пахарям, сынок?
– Потому что в городах, увы, дело обстоит иначе.
– Ты прав, Генрике, города – средоточие разврата.
– Сам посуди: ты беспрепятственно проехал пятьсот лье…
– Говорю тебе, все шло как по маслу.
– А я отправился всего-навсего в Венсен и, не успел проехать одного лье…
– Ну же, ну?
– Как меня едва не убили на дороге.
– Брось! – произнес Шико.
– Я все расскажу тебе, друг мой. Сейчас об этом печатается обстоятельный отчет. Не будь моих Сорока пяти, я был бы мертв.
– Правда? И где же это произошло?
– Ты хочешь спросить, где это должно было произойти?
– Да.
– Около Бель-Эба.
– Поблизости от монастыря нашего друга Горанфло?
– Вот именно.
– И как же наш друг вел себя в этих обстоятельствах?
– Как всегда, превосходно, Шико. Не знаю, проведал ли он о чем-нибудь, но вместо того чтобы храпеть, как делают в такой час все мои бездельники монахи, он стоял на своем балконе, а вся его братия охраняла дорогу.
– И ничего другого он не делал?
– Кто?
– Дом Модест.
– Он благословил меня с величием, свойственным лишь ему.
– А его монахи?
– Они во всю глотку кричали: «Да здравствует король!»
– И ты ничего больше не заметил?
– А что я еще мог заметить?
– Не было ли у них под рясами оружия?
– Они были в полном вооружении, Шико. Я узнаю в этом предусмотрительность достойного настоятеля. Этому человеку все было известно, а между тем он не пришел на следующий день, как д'Эпернон, рыться во всех моих карманах, приговаривая: «За спасение короля, ваше величество!»
– Да! На это он не способен, да и ручищи у него такие, что не влезут в твои карманы.
– Изволь, Шико, не насмехаться над домом Модестом. Он один из тех великих людей, которые прославят мое правление, и знай, что при первом же благоприятном случае я пожалую ему епископство.
– И прекрасно сделаешь, мой король.
– Заметь, Шико, – изрек король с глубокомысленным видом, – когда выдающиеся люди выходят из народа, они достигают порою совершенства. Видишь ли, в нашей дворянской крови заложены и хорошие и дурные качества, свойственные нашей породе и придающие ей в ходе истории облик, присущий ей одной. Так Валуа проницательны и изворотливы, храбры, но ленивы. Лотарингцы честолюбивы и алчны, изобретательны, деятельны, способны к интриге. Бурбоны чувственны и осмотрительны, но без идей, без воли, без силы, – ну, как Генрих. А вот когда природа создает выдающегося простолюдина, она употребляет на это дело лучшую свою глину. Вот почему твой Горанфло – совершенство.
– Ты находишь?
– Да, он человек ученый, скромный, хитрый, отважный. Из него может выйти все что угодно: министр, полководец, папа римский.
– Эй, эй! Остановитесь, ваше величество, – сказал Шико. – Если бы этот достойный человек услышал вас, он бы лопнул от гордости, ибо что там ни говори, а он полон гордыни, наш дом Модест.
– Шико, ты завистлив!
– Я? Сохрани бог. Зависть, фи – какой гнусный порок! Нет, я справедлив, только и всего. Родовитость не ослепляет меня. Stemmata quid faciunt? 24 Стало быть, тебя, мой король, чуть не убили?
– Да.
– Кто же?
– Лига, черт возьми!
– А как она себя чувствует, Лига?
– Как обычно.
– То есть все лучше и лучше. Она раздается вширь, Генрике, она раздается вширь.
– Эх, Шико! Если политические общества слишком рано раздаются вширь, они бывают недолговечны – совсем как те дети, которые слишком рано толстеют.
– Выходит, ты доволен, сынок?
– Да, Шико; для меня большая радость, что ты вернулся как раз когда я в радостном настроении, которое от этого становится еще радостней.
– Habemus consulem factum225, как говорил Катон.
– Ты привез добрые вести, не так ли, дитя мое?
– Еще бы!
– И заставляешь меня томиться, обжора!
– С чего же мне начать, мой король?
– Я же тебе говорил, – с самого начала, но ты все время разбрасываешься.
– Начать с моего отъезда?
– Нет, путешествие протекало отлично, ты ведь уже говорил мне это?
– Как видишь, я, кажется, вернулся жив и здоров.
– Да рассказывай о своем прибытии в Наварру.
– Начинаю.
– Чем был занят Генрих, когда ты приехал?
– Любовными делами.
– С Марго?
– О нет!
– Меня бы это удивило! Значит, он по-прежнему изменяет своей жене? Мерзавец! Изменять французской принцессе! К счастью, она не остается в долгу. А когда ты приехал, как звалась соперница Марго?
– Фоссэз.
– Девица из рода Монморанси! Что ж, это не так уж плохо для беарнского медведя. А здесь говорили о крестьянке, садовнице, буржуазке.
– Это уже все было.
– Итак, Марго – обманутая жена?
– Настолько, насколько женщине возможно быть обманутой женой.
– Итак, Марго злится?
– Она в ярости.
– И она мстит.
– Ну, разумеется.
Генрих с ликующим видом потер руки.
– Что же она задумала? – спросил он, смеясь. – Перевернуть небо и землю, бросить Испанию на Наварру, Артуа и Фландрию на Испанию. Не призовет ли она ненароком своего братишку Генриха против коварного муженька?
– Может статься.
– Ты ее видел?
– Да.
– И что же она делала, когда ты с ней расставался?
– Ну, об этом ты никогда не догадаешься.
– Она намеревалась завести нового любовника?
– Она готовилась выступать в роли повивальной бабки.
– Как! Что означает эта фраза? Здесь какое-то недоразумение, Шико. Берегись недоразумений.
– Нет, нет, мой король, все ясно. Никакого недоразумения нет. Я именно это и имел в виду: в роли повивальной бабки.
– Obstetrix 26.
– Да, мой король, obstetrix. Iuno Lucina 27, если предпочитаешь.
– Господин Шико!
– Да можешь таращить глаза сколько угодно. Я говорю тебе, что, когда я уезжал из Нерака, сестрица твоя Марго была занята родами.
– Своими? – вскричал Генрих, бледнея. – У Марго будет ребенок?
