Пол Андерсон - Королева викингов
Она перекрестилась, последний раз произнесла «Отче наш» и вышла под моросящий дождь.
XI
Возвращаясь домой через двор, Гуннхильд внезапно услышала невдалеке шум. Взглянув туда, откуда доносились звуки, она разглядела сквозь дождь и туман смутные очертания движущихся человеческих фигур. Кто-то вопил. Затем послышался глухой удар и грозный рык, прервавший другие крики. Похоже было, что здесь шла ссора среди нескольких человек — не более десятка, — а может быть, подрались двое работников, и кто-то более высокого ранга разнимал их… В общем, ничего такого, ради чего стоило бы задерживаться.
Шагая своим путем, королева почувствовала, что боль в коленях прошла, а сил, наоборот, прибавилось. Нельзя было сказать, удалось ли ей добиться чего-нибудь для Сигурда или для любого из ее детей. Но все же она приосанилась и постаралась приободриться сердцем.
Тепло, пламя очага, богатая резьба и гобелены, легкий приятный аромат дыма — все это показалось ей очень приятным. Служанка сняла с нее плащ, другая поднесла кубок с подогретым пивом. Гуннхильд опустилась в кресло.
Вдруг дверь вздрогнула от сильных уверенных ударов. Что еще?
— Впусти, — вздохнула она. Слуга, оказавшийся поблизости, распахнул дверь, и внутрь просочилась холодная сырость.
У порога стоял Аринбьёрн Торисон. Харальд Серая Шкура вызвал его из Сигнафюльки; он хотел посоветоваться с ним и другими заслуживающими доверия вождями. Им предстояло обсудить ближайшие планы действий. Затем приглашенные должны были вернуться домой, позаботиться о том, чтобы не дать волнениям выплеснуться за пределы Хордаланда и восстановить спокойствие в области.
Лицо Аринбьёрна было перекошено от гнева. Седой богатырь волочил перед собой дрожавшего всем телом Киспинга-Эдмунда, стискивая в кулаках его предплечья с такой же силой, с какой кузнец держит клещами раскаленную заготовку. Маленький шпион скулил от боли. Было слышно, как стучали его неровные зубы. Скулу украшал здоровенный синяк, а по виску сочилась струйка крови.
Гуннхильд на мгновение словно окаменела.
— Что это значит?
— Только для твоих ушей, королева, — прогремел Аринбьёрн. — Эй, вы, все вон!
Слуги испуганно уставились на королеву. Та кивнула, и они поспешно удалились, Аринбьёрн выпустил Киспинга из рук, поддал ему коленом под зад, и слуга растянулся на полу. Аринбьёрн переступил через него, закрыл дверь, с грохотом задвинул засов и пнул Киспинга в бок.
— Встань, негодяй, — приказал он.
— Постой, — спокойно сказала Гуннхильд. — Это мой человек, разве ты не знаешь?
— Да, королева, да, — встрепенулся Киспинг. Он вскочил, обхватил свое туловище обеими руками и стоял, дрожа, перед нею. — Все… всегда твой, великая госпожа. Этот… этот… этот господин… он ошибся, он неправильно понял меня, когда я, когда я хвалил тебя…
— Замолчи, — негромко сказала Гуннхильд.
— Но, королева…
— Прошу тебя, замолчи. — Киспинг съежился. Гуннхильд посмотрела в глаза Аринбьёрну.
— Рассказывай.
Старый воин еще сильнее нахмурился. Он говорил, как всегда, медленно, и каждое его слово звучало тяжело и резко.
— Королева, по пути из зала в отхожее место я прошел мимо кучки жалких наемников. Они не заметили меня, потому что смеялись, слушая, как этот пес насмешничает и оскорбляет тебя. Я сбил его с ног, спросил имена остальных, предупредил их, насколько хуже станет их жизнь по сравнению с тем, как она шла прежде, если они позволят себе повторить хоть одно слово из того, что услышали там, и притащил эту маленькую гадюку сюда.
— Что он говорил?
Аринбьёрн густо покраснел.
— Королева, я предпочел бы не осквернять мой рот. Прикажи говорить ему.
Киспинг постарался собраться с мыслями. Его тощее тело все еще дрожало, но все же он опустил руки, улыбнулся трясущимися губами и поднял на Гуннхильд трепещущий взгляд.
— Великая королева, — проскрипел он, — ты всегда была добра ко мне, как богиня… как ангел. Я всегда прилагал все свои слабые силы, чтобы доступным мне способом доказать, что я достоин твоих благодеяний. Никогда не пытался я уклониться от выполнения твоей воли, каким бы опасным ни было то, что ты требовала, для моей жизни. — И добавил почти шепотом: — И для моей души. — Он снова заговорил громче, чуть ли не смело. — Всегда я почитал тебя, королева, и твоих венценосных сыновей и всегда поддерживал вашу честь перед всеми, потому что лучше всего, когда народ восхищается своими правителями.
— Я знаю, что у тебя хорошо подвешен язык, — перебила его Гуннхильд. — Для чего все это понадобилось тебе сегодня?
— Все очень просто, королева. Я вступил в разговор с этими людьми, и они спросили меня, что случилось во время той поездки, из которой королева и король Харальд недавно возвратились. Среди волнений и скорби, вызванных ужасными новостями о кончине возлюбленного короля Сигурда — да раскроются во всю ширь перед ним врата Небес… конечно же, раскроются, — между этими людьми пошли какие-то намеки, какие-то обрывки сплетен. Не стану скрывать от королевы: я был потрясен, услышав это. Немыслимая ложь! Тот, кто первый произнес эти слова, был, наверно, мертвецки пьян, если, конечно, сам все это выдумал. Конечно же, моя обязанность состояла в том, чтобы поставить все на свои места. Так что я должен был рассказать, как все было на самом деле. — Киспинг вытянул вперед шею и сразу стал похож на баклана. Губы искривились в подобии его обычной усмешки. — А теперь, королева, если будет на то твоя воля, мне следует попытаться проследить, кто же первым начал эти разговоры. Королева сможет быстро разобраться, делал ли он это по глупости или по злому умыслу, и покарает его так, как он заслужил.
Аринбьёрн сжал свои кулачищи и что-то прорычал в бороду. Гуннхильд жестом призвала его к молчанию. Ее пристальный взгляд, казалось, прожигал Киспинга насквозь.
— Продолжай, — резко приказала она. — Рассказывай все.
В горле она ощущала болезненный ком. Она всегда говорила себе, что позор и обиды остаются у нее за спиной и умирают, погружаются навсегда в пучину беспамятства — как кольцо Алов исчезло в трясине. Но нет, они преследовали ее здесь и разносились с ветром за моря.
— Я рассказал этим работягам чистую правду, королева, — затараторил Киспинг, — чтобы они могли передать ее другим. Я рассказал им, как король и королева увидели исландца Торгиля, который приехал тогда в гости, и спросили, кто такой этот видный мужчина. Когда они услышали, что Торгиль приехал, чтобы добиваться своего наследства, король сказал, что такими делами обычно занимается королева-мать, и посоветовал ему заручиться ее доброжелательностью; тогда он должен преуспеть в своем деле. Я сказал, что королева-мать говорила с ним любезно. Она сказала ему, что, как того требует обычай — а разве не так? — он должен вступить в дружину короля и доказать, что он достоин поддержки. А она с удовольствием дала бы ему советы о том, как лучше всего разрешить его дело. Они могли бы даже поговорить о нем наедине. Как это великодушно со стороны великой королевы! Но Торгиль, тупица, мужлан, сказал, что он вовсе не того хотел. Тогда королева отвернулась от него, и холодно было отведенное поначалу для него место, пока королева и ее великий сын оставались в этом доме. И это было справедливое наказание для такого дерзкого грубияна. — Он стиснул свои пальцы так, словно хотел сломать их. — Королева, если я сделал или сказал что-нибудь неправильно, то мне остается лишь молить о прощении и доказывать, что я хотел лишь защитить честь королевы. И это… это все, королева.
