Тайна Моря - Брэм Стокер
Я выбрал свое самое новое пальто, и мы отправились по дюнам к пляжу.
Люто задувал ветер. Он не утихал ни на минуту — куда там: порой налетали шквалы такой силы, что трудно было устоять на ногах. Тогда мы хватались друг за друга, и само уже осознание своей силы, позволявшей хоть сколько-то защищать ее от ярости шторма, усиливало мое чувство любви — я уже не мог скрывать его от себя. Что-то передалось и мисс Аните, какой-то тонкий намек, не знаю уж, как проявившийся, ведь я-то старался себя не выдавать. На блаженный миг — возможно, забывшись, — она прильнула ко мне, как слабые льнут к сильным в мгновение капитуляции, равно приятное как слабым, так и сильным, как женщине, так и мужчине. Но тут же резко отстранилась.
Это невозможно было истолковать превратно: движение было намеренным и осознанным, а его мотивом — ее женская загадка. Я плохо разбирался в женщинах, но тут ошибиться не мог. Сделав в мудрости своей мужчин и женщин разными, Провидение позаботилось и о том, чтобы в критические моменты каждый из нас пользовался своими сильными сторонами, дабы защищаться или наступать. Тогда, на пике нашей далекой от природы цивилизации, подает голос инстинкт. Мы уже утратили нужду в раннем предупреждении о появлении дичи, хищников или врагов, и наши инстинкты адаптировались к окружению. Многие поступки, что впоследствии кажутся плодом долгих размышлений, по рассмотрении оказываются лишь плодом мимолетного порыва, слепой покорности опыту наших пращуров, приобретенному на ошибках. Какому-то защитному или воинственному инстинкту, чье нынешнее проявление — лишь новая вариация его первобытной работы. На миг мужчина и женщина стали противниками. Женщина отстранилась — следовательно, в интересах мужчины наступать; и сразу же во мне заговорил мужчина, отринув многолетнюю застенчивость и сдержанность.
— Почему вы отстранились? Я сделал что-то не так?
— О нет!
— Тогда почему?
Жаркий румянец залил ее лицо и шею. Будь она англичанкой, я бы, наверное, никогда не дождался прямого ответа; она бы перевела разговор на более спокойную тему или после недолгих прений вовсе запретила обсуждать подобное. У этой девушки, впрочем, воспитание было совсем иным. Учеба на равных с мальчиками в школе и колледже показала ей, сколь тщетно избегать вопроса от мужчины, а природные смелость и твердость — та стать, что присуща американским женщинам от рождения, — пробудили в ней гордость. Ответила она, все еще краснея, но уже с чувством собственного достоинства. Знай она себя лучше, узри себя со стороны — и поняла бы, что с такой гордостью и достоинством могла себе позволить обсуждать любую тему по своему желанию.
— Вы ни в чем не виноваты. Виновата только я — вернее, была виновата.
— Имеете в виду, когда я вернул вам брошку?
Румянец мучительно усилился. Тихо, почти шепотом, она ответила:
— Да!
Это был мой шанс, и я начал со всей искренностью:
— Позвольте кое-что сказать. Если попросите, я больше никогда об этом не заговорю. Я не увидел в вашем нежном выражении благодарности чего-то большего. Прошу поверить, я джентльмен. Увы, у меня нет сестры, но если бы была, то я бы не возражал, чтобы она поцеловала незнакомца в подобных обстоятельствах. Это нежный и женственный поступок, и из-за него я вас уважаю и… ценю еще больше. Я бы, конечно, ни на что его не променял и никогда уже не забуду. Но поверьте, что из-за него я никогда не забудусь и сам. Иначе я был бы попросту мерзавцем и волокитой; и… это все.
Пока я говорил, ее лицо вновь просветлело, и она с облегчением вздохнула. Румянец почти погас, на лице появилась скромная улыбка.
С серьезным выражением сияющих глаз она протянула руку и сказала:
— Вы хороший человек, и я благодарю вас от всего сердца.
Пробиваясь через завывавший шторм по дюнам к морю, я чувствовал себя так, словно шел по воздуху. А когда заметил, что она идет со мной в ногу, восторг окончательно вскружил мне голову.
Глава IX. Секреты и тайнопись
Берег стал чудом, сплетенным из бешеной воды и белой пены. Когда ветер задувает в Круден-Бей, нет конца и предела буйству волн, словно набирающих силу всякий раз, как мчатся на плоский берег. Сейчас вода поднялась только наполовину, и, как правило, в это время между дюнами и кромкой моря пролегала широкая полоса голого песка. Однако сегодня противоестественный прилив захватывал берег с избыточной яростью. Рев стоял неумолчный, и нас на берегу раз за разом окутывала пелена парящей пены. Лютые шквалы налетали с такой силой, что было физически невозможно встречать их не отворачиваясь. Вскоре мы укрылись за одной из деревянных пляжных кабинок, закрепленных под дюнами. Здесь, защищенные от ярости бури, мы как будто слушали рев ветра и волн издалека, находясь в затишье. В убежище было ощущение уюта, и мы инстинктивно прижались ближе друг к другу. Я был бы счастлив остаться там навечно, но боялся, что мгновение вот-вот прервется. А потому с радостью услышал голос мисс Аниты — повышенный из-за того, что творилось вокруг.
— Теперь, когда мы одни, вы расскажете о Гормале и странных происшествиях?
Я попытался заговорить, но гроза не давала вести рассказ. Тогда я предложил удалиться за дюну. Так мы и сделали, устроив себе гнездышко в глубокой лощине позади дальней от моря гряды. Здесь, присев среди высокой метлицы, хлеставшей под дикими порывами ветра, как кнуты, и под бесконечной бомбардировкой мелкого песка с верхушек дюн, я рассказал о своем знакомстве с Гормалой и Вторым Зрением.
Слушала Анита жадно. Временами я не видел ее лица, поскольку сгущались сумерки и тучи неслись над головой и громоздились махинами над западным горизонтом, затмевая остатки дня. Но когда я все же, в просветах между летящим песком и брызгами, мог разглядеть ее как следует, то видел, что ее лицо светится живым умом. Рассказ трогал ее до глубины души, и она понемногу придвигалась ко мне, как, например, когда я повествовал о погибшем ребенке и о страшной борьбе Лохлейна Маклауда за жизнь с волнами у Скейрс. Ее вопросы порой позволяли взглянуть на произошедшее с новой стороны, поскольку стремительная женская интуиция схватывала возможности, каких сторонилась моя строгая логика. Прежде всего ее заинтересовала процессия привидений в канун Ламмаса. Лишь раз за время рассказа она прервала меня — не намеренно перебивая, а
