Дмитрий Донской. Зори над Русью - Михаил Александрович Рапов

И, дивяся, вопрошал: «Откуда, Кто такие? Уж не мертвецы ли Поднялись из выжженной Рязани? Уж не крылья ли за их спиною? Не бессмертьем ли они богаты? Коли этак с ворогами бьются, Что на тысячу один выходит, Что вдвоем они идут на тьму. [57] Много царств я затоптал конями, Много видел воинов могучих, Но таких богатырей удалых Увидать впервые довелось». Отвечали пленники Батыю: «Мы полка Евпатьева дружина, И с тобой, великим государем, Покорившим многие народы, Мы сразились, чтобы с громкой славой, Чтобы с честью проводить тебя, Как всегда, своим мечом крыжатым [58] Провожали русские врагов!!!»

Близок конец и песне, и битве.

Костьми полег полк рязанский. Смертью воина и мужа пал в бою и сам Коловрат. Но еще высоко в небе алый стяг русский. Последняя горсть храбрецов столпилась вокруг. Прикрылись червлеными [59] щитами. Бьются русичи. С ревом несутся на них волны татарских конных сотен и вновь откатываются вспять, и поле устилается их трупами. Батыевым приказом выставлены против рязанцев метательные машины. Град камней и стрел засыпает богатырей, падают щиты, падают люди… Упал стяг…

Несколько мгновений было совсем тихо. Поникнув головой, сидел дед Матвей, руки его неподвижно лежали на гуслях, потом пальцы дрогнули, казалось, вздохнули гусли, и у людей вырвался вздох.

«…Встал Батый над телом Коловрата И промолвил: «Знатной смертью умер Этот славный русский богатырь. Эх! Кабы такой могучий батырь [60] Народился и в моем народе, Был бы мне он самым первым другом, Против сердца моего сидел бы И водил бы в бой мою орду». Молвил пленным: «Уходите с миром. Ваши раны славою омыты, Ваших мертвых хороните с честью. Хороните с честью Коловрата. Пусть никто из всей орды великой Никакого зла вам не чинит».

Гусли зарокотали, смолкли. Как от сна, пробудились русские люди. Хвалили гусляра, хвалили былину. Вельяминов говорил княгине:

— Воистину добрый гусляр: чисто Боян [61] поет.

Дед Матвей оглянулся на Митю, а у того еще стоят в глазах слезы, еще мысли далеко–далеко отсюда, в Суздальской земле, где когда–то сражался и погиб полк Евпатия Коловрата.

Вдруг Вельяминов замолк на полуслове, прислушался.

— Ты что, Василь Васильич?

Боярин подошел к двери, распахнул ее. Издали, из Замоскворечья, неслись частые удары.

Бам! Бам! Бам!

Набат!

17. БАСМА ХАНА КУЛЬНЫ

Еще какая–то колоколенка вмешала дребезжащий голос в общий гул. Набат нарастал, приближался.

— Никак пожар! — Княгиня закрестилась, ахая.

Столпившись на крыльце, бояре рассуждали: «На пожар не похоже: дыма нет… Ишь звонят!.. И все ближе и ближе…»

К Вильяминову подошел митрополит.

— Что стоишь, Василий Васильич, тебе ли здесь гуторить? Твое дело ратное. По Москве набат гудит, а в кремле врата настежь, аль забыл, что ты тысяцкий? [62]

Вельяминов очнулся; расталкивая бояр, спустился с крыльца, тяжело, по–медвежьи побежал к Фроловской башне.

Тут только спохватилась княгиня:

«А где же князья?» .

Их и след простыл; все трое давно были под самой крышей наугольной башни. Пока добирались до верхних бойниц, распугали голубей, теперь птицы возвращались, гулко хлопали крыльями, с верхних балок сыпался сухой голубиный помет.

Внизу широко разлилась Москва–река, весенняя, мутная, а дальше все Замоскворечье как на ладони. Совсем близко гудели колокола.

Ваня протиснулся между братьями, глядел на тот берег, на улочки, запруженные встревоженными толпами людей.

— Ровно бы муравейник.

Вдруг Ордынку как вымело. Народ бросился врассыпную, Издалека показались всадники.

— Татары! Ведь это татары, Володя?

— Они!

Ваня подался назад, тянул братьев от бойницы, хныкал:

— Митя, Володя, страшно… домой, к матушке…

— Отстань, Ванька, чего ревешь? А еще князь!