Луис Ламур - Походный барабан
— Это Иоанн. Иоанн Севильский!
Когда маленький караван удалился по узкой дороге, один из двух наблюдателей вскочил на коня и поскакал через холм; при этом он проехал мимо меня достаточно близко, чтобы я хорошо разглядел его — коренастого крепыша с жирной кожей и нечесаными волосами. Он был вооружен до зубов.
Второй задержался на месте немного, а потом спустился к главной дороге и последовал по ней за Иоанном Севильским.
Грек, мой бывший наставник, рассказывал мне об Иоанне. Это был переменивший веру иудей, трудившийся вместе с Раймондом из Толедо над переводом арабских классиков на латынь и на кастильское наречие. Знаменитый ученый и влиятельный человек.
Мой отец принадлежал к людям, уважающим знание, и дом наш был местом, где обычно останавливались проезжие путешественники. По ночам за стаканом вина немало случалось добрых разговоров об ученых и искателях истины. Интерес моего отца к их трудам возбуждался не только его путешествиями, но и случайными встречами с мудрецами из Александрии, Рима, Афин и мавританской Испании.
Мой отец мертв…
Сколь ни ужасна была эта мысль, я все же почти смирился с ней. Видно, у того моряка, который никак не мог поверить, что Кербушар мертв, было больше веры, чем у меня… Его вера противостояла знанию другого; но действительно ли тот человек знал Кербушара? Он говорил, что своими глазами видел моего отца мертвым, — и что я мог бросить на весы против этого?
Если он мертв, то я должен вернуться в Арморику и сам сокрушить барона де Турнеминя, человека, разрушившего мой дом и убившего мою мать и наших вассалов; этот человек должен умереть.
Не существовало закона, который имели бы силу покарать его; никто, кроме меня, не заставит его расплатиться за преступления. Я, Матюрен Кербушар, в одиночку позабочусь, чтобы Турнеминь умер от моего клинка.
Да, я одинок, но тот, кому приходится стоять в одиночку, часто оказывается сильнейшим. Борясь в одиночку, он становится сильнее — и таким остается.
Хорошо, что я так думал, потому что был воистину одинок. Доверяться своей сильной правой руке и собственной смекалке — отличное правило, но мне предстояло ещё столь многому научиться, и я пока просто не знал, достаточно ли сильны у меня и рука, и смекалка.
Мир, в который я вошел при рождении, был миром хаоса. С крушением Римской империи сгинули роскошь и изящество. Города обратились в развалины; акведуки пересохли, а незащищенные рукой человеческой поля вернулись во власть диких растений и сорных трав. В течение нескольких столетий Европа оставалась опасной для путешественников; она кишела разбойниками и невежественными, полудикими крестьянами, которые убивали путников и присваивали их имущество.
Воинствующие монахи грабили караваны или требовали дань с поселений. Часто они воевали со знатными сеньорами, вроде Турнеминя, — тоже разбойниками, разве что титулованными.
Немногие люди в христианской Европе умели читать и писать, ещё меньше было таких, которые признавали важность знания. Христианские страны превратились в темные моря невежества и суеверия; лишь местами мерцал свет учения, но пламя его было слабым и неровным.
За потоками крови и побед, вынесшими арабов через Азию и Северную Африку в Испанию и на Сицилию, хлынул поток просвещения. Из Александрии шли переводы греческих классиков, за ними следовали музыка, искусство и медицинские познания греков, персов, арабов. Персидских и индийских ученых радушно принимали при дворах халифов, а когда на смену Омейядам пришли Аббасиды, арабская цивилизация вступила в свой золотой век.
В Европе было мало книг, и ценились они невысоко. Пьер де Немур, епископ Парижский, отправляясь в крестовый поход, подарил аббатству святого Виктора свою «большую библиотеку», содержащую целых восемнадцать томов.
А в это же самое время халиф аль-Хакам в Кордове обладал библиотекой в четыреста тысяч книг.
В нашем доме, благодаря путешествиям отца, дух был иной. Мы не были христианами, и потому избежали влияния монахов; большая часть Бретани оставалась ещё языческой.
Странствующие священнослужители, как и другие путники, всегда находили радушный прием в нашем доме, и много оживленных споров происходило у нас за столом, так что я слышал об Иоанне Севильском и о Раймонде из Толедо.
Теперь я увидел его; однако, если я не ошибаюсь, он вот-вот будет ограблен или убит, или и то, и другое вместе. Это было не мое дело, и я поступил бы разумно, оставшись в стороне, но я знал, что не смогу.
Над холмами стояло теплое солнце, и я весело ехал, куда вела меня дорога. Бербер мой был смышленым и ретивым животным, и мне приходилось сдерживать его, дабы приберечь силы на тот случай, который мог ожидать нас впереди. Однако по мере приближения ночи я стал сокращать разрыв, опасаясь, что останусь слишком далеко позади и не смогу помочь знаменитому мудрецу в случае нападения.
Передо мной лежал густой, искромсанный ветром лес, темный и заросший густым подлеском. Среди деревьев уходила в сторону едва намеченная тропа; похоже было, что это путь напрямик, который позволит срезать поворот и выведет меня на дорогу впереди отряда Иоанна.
Быстро повернув, я поехал по этой тропе, держа меч наготове, спустился по склону, покрытому травой, и снова выехал на дорогу. Оглянувшись назад, я заметил троих всадников, смотревших мне вслед. Уж не собирались ли они перехватить меня?
Я остановился у дороги и позволил отряду Иоанна догнать меня. Подъехав ближе, они сбились плотнее, как бы для обороны, хотя я был один.
— Приветствую тебя, отец мудрости! Да не уменьшится никогда твоя тень!
Он был человек пожилой, седовласый, с тонким, проницательным лицом, выступающими скулами и орлиным носом.
— Ты говоришь по-арабски, но выговор у тебя чужеземный. Откуда ты? Кто таков?
— Странник, который хочет предостеречь тебя.
— Предостеречь? От чего?
— Впереди тебя идет отряд вооруженных людей, и ещё один из той же шайки подходит сзади — лазутчик, по-моему. Полагаю, они задумали причинить тебе вред.
Иоанна сопровождали только толстый старик и двое юношей. Впрочем, один из них был высок и силен.
— Они намерены ограбить нас?
— Так я полагаю.
Он обдумывал мой ответ, очевидно, не уверенный, какую линию поведения избрать.
— Человек позади следит за нами?.. Можно подождать его здесь и убить. Одним будет меньше.
— Значит, это так просто — убить?
— Предпочитаю убивать, чем быть убитым. О мире можно говорить лишь с тем, кто сам хочет мира. Беседовать об этом с тем, кто держит обнаженный меч, глупо, разве только ты не вооружен; но тогда, конечно, приходится быть весьма убедительным…
