Юрий Волошин - Пираты Марокко
Беготня на палубе продолжалась до темноты, после чего шум помаленьку стал затихать. Прохлада ночи почти не проникала сквозь густую решетку люка, лишь к утру стало немного легче, но без воды Пьер и Арман чувствовали себя настолько плохо, что перестали разговаривать. Языки не помещались во ртах, а гортань стала шершавой и болезненной.
Наконец решетка открылась, и почти черная рука протянула кувшин с водой и черствую заплесневевшую лепешку.
С большим трудом пленным удалось сделать по паре глотков, после чего Пьер сказал, едва ворочая языком:
– Сразу не удастся напиться. Горло так пересохло, что глотать невозможно. Подержи воду во рту, а уж потом постарайся проглотить.
Их мучения продолжались еще целый день. Лишь когда солнце перестало калить палубу, их вытащили из трюма. Ночь сверкала крупными звездами и веяла прохладным, по сравнению с трюмным, воздухом.
Их повели на берег, где, подгоняя палками, погнали по кривым темным переулкам вверх по склону. Пьер с трудом передвигался, морщился от боли, пока кто-то не сунул ему в руки толстую палку. Теперь он мог на нее опираться, и боль в ноге несколько поутихла.
Полчаса такой медленной ходьбы – и они очутились возле довольно длинного здания. Как потом оказалось, они попали в бент – тюрьму для рабов. Их втолкнули в подвальное помещение, где было относительно прохладно, но спертый от множества грязных вонючих тел воздух делал жизнь в этом смрадном помещении совершенно жуткой.
Глава 8
Новое общество
Почти две недели прошли как в кошмарном сне, а вернее, почти без сна. Мучительно болели раны, спертый воздух подвала, насыщенный влагой, испарениями грязных тел, вонью нечистот, – все это представлялось молодым пленникам настоящим адом, о котором им часто напоминали священники.
Но, проснувшись глубокой ночью, Пьер вдруг ощутил что-то необычное в своем теле. Он чувствовал себя как-то необыкновенно легко, прислушался к самому себе и только тут понял, что все дело в том, что рана совсем не болит, а в теле не ощущается жара. Голова была ясной – головные боли уже прошли и лишь изредка напоминали о себе коротким всплеском.
Он лежал и радовался покою. И адские условия их существования теперь не казались такими страшными и невыносимыми. Он посмотрел на лежащего рядом Армана. Ему хотелось разбудить товарища и сообщить тому радостную весть, но он не решился беспокоить парня.
Пьер лежал, прислушиваясь к бормотанию, храпу, стонам во сне и кряхтению уставших за день пленников. Тут находились девятнадцать мужчин разного возраста и национальностей. Пьер уже знал, что среди них четверо испанцев, семеро французов, два мальтийца, один из которых был рыцарем ордена, пятеро итальянцев и один голландец.
Мало кто знал язык другого, но долгое общение породило какую-то смесь, похожую на тарабарщину, с преобладанием французских слов. На таком жаргоне и изъяснялись между собой несчастные, ожидающие поступления выкупа. Некоторые, правда, ничего не ждали, ибо далеко не все могли рассчитывать на деньги родственников. А благотворительные общества не всех могли выкупить.
Пьер поудобнее устроился на полусгнившей соломе и закрыл глаза. Он не заметил, как проспал до сигнала надсмотрщика, который ударом бича, звучащего громче пистолетного выстрела, поднимал всех в считанные секунды.
– Арман, как ты? – с надеждой в голосе спросил Пьер.
– А что такое, Пьер?
– Мне значительно лучше, Арман. Я выздоравливаю!
– Это радостная весть, только кричать об этом не стоит. Помолчи лучше.
– Понятно… – протянул Пьер и напустил на лицо привычное уже скорбное выражение.
– Еще успеем спину наломать, так что лучше не спешить с этим.
Когда после торопливого, но скудного завтрака все разошлись на работы, в подвале осталось трое больных. Кроме Пьера и Армана на соломе лежал старый священник – его не мог поднять даже красноречивый щелчок бича.
– Отец Бонифаций! – сказал Арман, поворачивая голову к больному. – Вам плохо?
– Да, сын мой. Сегодня я совсем немощен. Видно, Господу нашему угодно за грехи мои наслать на меня еще и эту напасть…
– Да Господа ли это деяния, отец Бонифаций? – подал голос Пьер. – Годы ваши дают себя знать. Ведь седьмой десяток – не очень приятная штука.
– И то верно, сын мой. Но от этого мне не легче.
– Всем тяжело, отец Бонифаций, – успокаивал того Арман. – А что у вас болит? И что слышно про выкуп?
– Видимо, Пьер прав. Просто старость свое берет, и так угодно Господу. А про выкуп за меня ничего не слышно. Да и откуда взяться слухам, коли платить за меня некому…
– А как же ваш храм, а приход? – возмутился Пьер.
– Все в руках Господа! Ничего не слышно. Наверное, мои братья по храму не считают меня таким ценным человеком, чтобы выкладывать за меня триста золотых.
– Стало быть, скуповаты ваши монастырские, – Пьер радовался хотя бы тому, что может теперь поговорить, не морщась от боли.
– Видимо, не достоин я их снисхождения.
– И Господь наш не заступается за вас, отец?
– Наверное, так угодно Богу, сын мой.
Наступила тишина, слышно было лишь тяжелое дыхание отца Бонифация.
Мучительно хотелось есть. Заживление раны сильно повысило аппетит Пьера, но приходилось ждать до возвращения всех с работ. Тогда всем давали жидкую похлебку, апельсин, кружку воды. Приходилось терпеть, иначе можно было вызвать ярость надсмотрщиков, и тогда уже битья не избежать. Проходили дни, и Пьеру казалось, что лучше было бы отправляться на работы, чем сидеть в этой вонючей дыре. Они ждали, когда им предложат написать письма родным с требованием выкупа, но пока никто им ничего об этом не говорил. Приятели нервничали и ждали.
За те две недели, что пленники пребывали в подвале, один их товарищ уже получил возможность покинуть тюрьму – был прислан выкуп, и пленник, радостный и счастливый, покинул темницу.
Острая зависть сверкала в глазах оставшихся, когда он покидал их общество, не в силах удержать рвавшуюся на лицо улыбку. Ему давали десятки поручений, он обещал их все выполнить, и каждый полагал, что уж про него-то тот не забудет и поможет вызволить из плена у неверных.
– Скоро к нам опять заглянет мулла, – сказал как-то испанец по имени Хосе.
– Опять будет склонять принять их веру? – спросил его приятель Диего, почесывая спину грязными ногтями.
– Вероятно. Чего же еще ему тут делать.
– И что, выпадает ему удача? – спросил Пьер, поворачивая голову в сторону говоривших. – Вы ведь давно здесь и уже многое знаете.
– А почему бы и нет! Не всякий может выдержать такие мучения, особенно если подворачивается возможность избежать их.
– Да, но после принятия ислама этот человек должен будет оставаться здесь на всю жизнь, – отозвался Диего.
