Анна Барт - Месть из прошлого
Всем раздражала Марина боярынь и даже сенных девок: и тем, что хороша была не по-московски – яркой, дивной красотой. И тем, что царь Дмитрий Иванович налюбоваться на нее не мог и не скрывал этого. Да, может, вела себя не всегда по строгим теремным законам, так не по злобе же. Девочка совсем, куда ей в царицы? Впрочем, никто при дворе эту молоденькую польку царицей не считал и не называл, кроме, наверное, его одного, боярина Суворцева. Не пришлась красавица-полька ко двору суровому Кремлю.
Марина бегала по дворцовым хоромам вприпрыжку, а не ходила степенно, как полагалось замужней женщине. Одежды носила только те, которые из Польши привезла. Разговаривая с седыми толстыми боярами, глаза дивные свои долу не опускала, смело глядела на стариков – так и плескал из них лазоревый свет и тронутые алым губки сами в улыбку складывались, взоры притягивая.
Тьфу ты! Грех, грех, соблазн-то так и прыскал во все стороны! Другой муж проучил бы жену за такое неприличное поведение, а царь Дмитрий только хохотал да баловал строптивицу безмерно.
А больше всех родовитые боярыни негодовали. Бабы все как взбесились. Ведьма, развратница, безбожница – только и слышалось шипение из всех углов. Сколько раз приходилось выслушивать от них жалобы да наговоры, сколько раз приходилось успокаивать разошедшихся – не сосчитать! И одевается-де царица срамно, и церковь-то нашу не почитает, басурманка польская, и поляков своих привечает, католичка порченная… Чтоб ей ни дня ни жизни! Небось и дед, и отец царя Дмитрия в гробах переворачиваются!
А может, и нет, думалось боярину в те минуты, слушая шепот женщин, разгоряченный злобой. Может, государь Дмитрий-то в прадеда пошел, пресветлого Великого князя Василия Ивановича.
Вторая его супруга царица Елена Глинская тоже из польской Литвы приехала да свела с ума стареющего царя. Так его приворожила, что Василий Иванович с первой женой развелся – это где же видано? – с кроткой бездетной Соломонией Сабуровой, в монастырь несчастную заточил, а сам бороду сбрил, каблуки нацепил и только сидел рядом с ослепительной Еленой, да в рот той глядел.
Вот такая же история повторилась и с правнуком Елены, Дмитрием Ивановичем, наверное, польская кровь заговорила в молодом царе… Борис Борисыч царя Дмитрия жалел: и в память покойного деда – царя Ивана Васильевича Грозного, и просто так, от сердца.
Все при московском дворе отличали боярина Суворцева за редкостную незлобивость и жалостливость. Может, благодаря этим качествам он и ухитрился пережить многочисленные кремлевские перевороты и остаться если не другом, так и не на ножах со всеми враждующими между собой кланами.
Сколько смут пережил боярин за последние шесть лет – самому страшно становилось, вспоминая. Не дай бог никому жить во времена перемен и междоусобных распрей, всегда думалось боярину, когда провожал он взглядом худенькую фигурку царицы Марины.
На престоле только сильный удержится – физически здоровый государь, за которым крепкая семья стоит. А лучше – две крепкие семьи: его и жены. А несчастный царь Дмитрий в Кремле один как перст был. Не имелось рядом ни отца с матерью, ни братьев крепких единородных, ни дядьев да шуринов до власти охочих и потому смотрящих за недругами зорче степных орлов.
Откуда же крепким родным братьям у Дмитрия появиться? Совсем мальчиком отправили Дмитрия в Литву от греха подальше бояре Романовы, в доме которых царевич воспитывался после смерти отца – царя Ивана Ивановича.
Ох, намутили много тогда Шуйские, трон пытаясь оттяпать у законного наследника. Бояр Романовых преследовали, с ближайшей родней царевича по матери, боярами Глинскими, воевали – все власть поделить не могли. А ранее Годуновы на трон претендовали и тоже Дмитрия извести пробовали. Шутка ли – убить малолетнего ребенка пытались! Успел мальчонка от ножа увернуться, хоть и порез сильный остался.
Повезло Марии Нагой, что брат ее старший Афанасий гостил в Угличе. Тот быстро сообразил – Годуновы в наступление пошли, силу почувствовали, раз на убийство решились. Афанасий царице приказал говорить всем, что Дмитрия зарезали, а сам бегом племянника в кибитку на руках отнес и погнал в Ярославль, коней не жалея.
Там англичанин Горсей проживал, в медицине хорошо смысливший. Не выходя из кибитки, крикнул Афанасий выскочившему на порог Горсею, что «дьяки» царевичу горло перерезали, царицу Марию отравили, а его самого мечом зацепили. Попросил для себя дать целебного бальзама от кровоточившей раны, да и был таков.
Горсей и двух слов молвить не успел, как пропала кибитка из глаз, только взметнувшейся из-под копыт коней густой пылью подавился. Понял англичанин, что Афанасий шкуру свою спасает, не до разговоров боярину было.
Только спустя несколько дней, когда разбирательство в Угличе устроили, и прошелестело в Ярославле, что никакого убийства не случилось – спасся царевич, пришло Горсею на ум, что, может, не для себя Афанасий Нагой настойку целебную просил, а для раненого племянника, коего в кибитке прятал?
Правильно догадался Горсей. Спрятали спасшегося царевича в Польше. Все сиротское детство и раннюю молодость провел Дмитрий в Литве да Польше, без отца-матери да без бояр ближних. Где ж ему было ума-разума набраться? На русском языке разговаривал он правильно, но уходя в покои любимой без памяти Марины, переходил на польский – легче ему так было.
Тут боярин Суворцев ухмыльнулся в седую бороду. Оно понятно, что приближенные постельники да дядьки злились. Сами-то по-басурмански не разумели, а подслушать разговоры царские ах как любили из-за дверей расписных да щелочек секретных. Вот и получалось, что ухо жадное до сплетен беседу государеву слышит, а понять не может. Ну как тут не осерчать!
Может, не надо вовсе было Дмитрию в Московию возвращаться?
Когда короновали его царем, Суворцев в великой радости пребывал – восторжествовала справедливость! А немного погодя, радость боярина стала меркнуть. В Кремле шепотки разные поползли, что, дескать, зачем нам такой слабый государь достался? Московии не знает, за веру православную не стоит – на польских штыках в Москву въехал, разрешил полякам Смоленск и Новгород захватить, в саму Москву нечестивцев-католиков пустил, да еще и жену-басурманку привез.
Выгнали бояре царя Дмитрия из Москвы. Потом опять вернули. И опять выгнали.
Три года царь Дмитрий миром пытался с московскими боярами договориться, но не получалось. Здоровье надорвал, бунты утихомиривая. Как-то простыл он сильно, не справился с огневицей, да и сгорел в несколько дней.
Царицу Марину после смерти Дмитрия Ивановича сначала почти с полгода держали под стражей в селе Коломенском, чуть голодом не уморили в сторожевой башне. Зимой темницу продували насквозь ветры, а летом от жары да духоты Марина сознание теряла. Никого к ней не пускали, письма от родни не передавали, никаких царских почестей не оказывали – и вдруг такие изменения! Опять в Кремлевские палаты перевезли! И хотя Марину не выпускали из дворца и к сыну малолетнему не допускали, хоть и просила она об этом постоянно, но не обижали и голодом не морили.
