Сергей Карпущенко - Капитан полевой артиллерии
– Та похарчился, наши покормили.
– Ладно, не горюй. Если что – я в офицерском собрании. Там и поужинаю.
Лихунов вышел на узкую улочку крепости, в сумерках вечера поискал глазами черный силуэт цитадели, за стеной которой и находился мозг и сердце крепости – располагался штаб, жил комендант и высший командный состав. Вечернюю зорю еще не играли, поэтому отовсюду доносились звуки дневной жизни, но уже притихающие, осторожные, постепенно ушедшие с узких улочек под крыши казарм. Слышался смех, где-то ломко, прозрачно тренькала балалайка, но ее заглушала матерная брань фельдфебеля, обещавшего кому-то морду в кровь размалевать, – видно, уставом занимались. И снова раздавался смех и даже чье-то пение, будто и не было войны и близкого неприятеля, грозящего осадой.
Показав пропуск, Лихунов прошел через ворота цитадели, обнесенной высокой кирпичной стеной. Цитадель своей длинной частью – всего-то не больше версты – протянулась вдоль берега Нарева, используя реку как естественную преграду для защиты своей южной части, а вся, если смотреть сверху, напоминала конский череп. Лихунов огляделся – здесь было чисто, ухожено. Горели фонари на низких столбах, уютно поливая своим неярким светом лощеную листву аккуратно посаженных лип. Невдалеке чернел купол собора, высились рядом какие-то строения с неосвещенными окнами, но как найти дом, где помещалось офицерское собрание, Лихунов не знал, навстречу же, как назло, никто не попадался. Наконец у входа в какое-то здание он увидел стоявшего на часах бородатого солдатика с винтовкой и подошел к нему.
– А скажи-ка, братец, где здесь офицерское собрание?
Часовой, довольный тем, что скучный караул его хоть немного оживился вопросом офицера, с особой готовностью задвигал рябым своим лицом, собираясь доложить как можно обстоятельней:
– Значит так, энто недалече отсель будет. Идите прямо, ваше сыкородь, за тот дом свернете, а пройдя за общее отхожее место сажен тридцать, и узрите собрание. Да и услышите даже. Там у господ офицеров завсегда рояля играет со скрипкой.- И солдат, довольный тем, что услужил офицеру, спросил немного смущенно: – А папироской не угостите, ваше сыкородь?
– Да как же? На посту?
– Э-э! Какой тут пост? Дом порожний стерегу. Их высокопревосходительство для гостей разных держуть. А сейчас – какие гости? Одного гостя ждать надо – германца.
Лихунов молча дал папиросу и пошел в сторону, указанную солдатом. «Да, развинтились, пораспустились они здесь! – думал сердито дорогой. – У офицера папироску спросил, а еще часовой! Как такие крепость оборонять будут?»
Свернув за дом, он действительно услышал звуки немного расстроенного рояля и резкое повизгивание скрипки. Вход в офицерское собрание – двухэтажный кирпичный дом – был освещен электрической лампочкой. На вешалке дежурил пожилой ефрейтор, который браво поднялся при приближении Лихунова.
– Фуражечку сдать не желаете? – вежливо спросил он. – У нас заведено.
«Ну, раз заведено…- подумал Лихунов.- Хотя странно – держать фуражек ради здорового солдата…»
– Буфет у вас есть?
– А как же-с! – совсем как трактирный официант, ответил ефрейтор. – Здеся, направо. Сегодня как раз семужку свеженькую привезли и пиво. А ежели от артистов наших удовольствие получить хотите, так налево пройдите, в зал, там сегодня представление для господ офицеров.
Лихунов с недоброжеланием взглянул на ефрейтора, напоминавшего ему скорее хорошего лакея, чем солдата, с холуйским «как же-с» вместо «так точно» и сладкой миной при воспоминании о свежей семге и пиве.
– А когда немец крепость брать станет, ты, братец, здесь, при вешалке, все так же будешь?
Лицо пожилого ефрейтора от незаслуженного укора напряглось, загуляли желваки по скулам.
– А где прикажут, там и буду. Вам, господам офицерам, лучше знать, какое дело исправлять важнее. Мы прекословить не умеем. Где поставили, там и стоим.
Лихунов, хмурый, не отвечая, пошел прочь. Он знал, что больно задел старого солдата, возможно, инвалида. Направо он, однако, не свернул, а вошел в полутемный зал, где играл расстроенный рояль и скрипка. В небольшом зале сидели вразнобой человек пятнадцать офицеров. Лихунов присел в последнем ряду и стал смотреть на освещенную сцену, где мужчина в полосатом трико и с гладко побритой головой выполнял упражнения с гирями. Лихунов видел, как напряглись жилы у него на шее и на лбу, видел ряд бесполезных, бессмысленных движений хорошо откормленного, гладкого крепостного Геркулеса, и в памяти возникали эпизоды карпатских боев, когда он с оставшимися в живых номерами батареи спасал орудия от наседавших австрийцев. Все лошади были убиты, и они, вцепившись в спицы колес, толкали пушки под непрерывным жужжанием пуль и осколков, проклиная и эту войну, и правительство, и австрийцев. У трех человек потом обнаружилась грыжа. Вот поэтому и смотрел сейчас Лихунов на красивого атлета с гадливым чувством отвращения к его телу и не понимал, зачем показывают ему все это, и как жестоко и неприлично хвастать своей силой здесь, в тепле и безопасности, в то время как на фронте, всего в нескольких десятках верст отсюда, надрываются и становятся калеками люди.
Силачу яростно аплодировали, потом на сцену вышел конферансье и объявил, что следующим номером будет политический балет на злобу дня. Снова забренчал рояль и нудно завыла скрипка, на сцену выскочил некто в германской каске с шишом и стал, вихляя нижней частью тела, выделывать сложные па и порой просто кривляться, словно изображая какую-то кипучую деятельность непонятно какого содержания. По закругленным вверх стрелкам усов Лихунов догадался, что пародируют императора Германии Вильгельма. Вскоре на сцену ковыляющей старческой походкой выбежал другой артист, с бакенбардами и подусниками, как у Франца Иосифа, и они преглупо стали прыгать по сцене вдвоем и даже в обнимку. Но рояль вдруг сделал фортиссимо, и оба артиста стали маршировать, усиливая все время резвость своих движений. Лихунов уже был уверен, что на сцене сейчас появится царь, но из-за кулис выпорхнула женщина в тунике, со щитом и с картонным шлемом на голове. «А это, должно быть, Италия», – подумал Лихунов и услышал, как зарукоплескали сидящие впереди офицеры. А императоры все убыстряли танец и попеременно хватали женщину в тунике за талию, а та кокетливо им улыбалась. Лихунову страшно захотелось уйти, и он уже было совсем поднялся, но на сцене произошла перемена. Италия, надарив воздушных поцелуев императорам и публике, скрылась за кулисами, а на сцену под томную восточную мелодию выплыла молодая дама в феске и в широких шароварах, принятая офицерами еще более громкими рукоплесканиями, чем Италия. Больше Лихунов выдержать не мог, поднялся и вышел из зала. В дверях на него налетел какой-то офицер, который был совершенно пьян.
