Уилбур Смит - Ярость
Мозес посмотрел на Молли, но та закусила губу и взглянула на часы.
– Проклятие, мне пора.
Тара вмешалась:
– Не волнуйся, Молли. Я могу повозить Мозеса. Поезжай домой, а я сегодня к вечеру подвезу его к твоему дому.
В старом «паккарде» они ездили по песчаным дорогам между заросшими дюнами, где ивовидные акации вырубили, чтобы расчистить место для лачуг из ржавого железа, картона и изорванной пластиковой упаковки. Время от времени они останавливались и пешком обходили трущобы. Воющий юго-восточный ветер с залива поднимал в воздух тучи пыли. Идти приходилось наклонившись.
Люди узнавали Тару, с ней здоровались, ей улыбались, дети бежали ей навстречу и плясали вокруг, выпрашивая дешевые лакомства, которые она держала в карманах.
– Где они берут воду? – спросил Мозес, и Тара показала ему, как старшие дети ставят старые нефтяные бочки на брошенные автомобильные шины. Бочки заполняют водой из общей колонки на краю официального поселка и везут за милю к своим лачугам.
– Акации они рубят на дрова, – объясняла Тара, – но зимой дети болеют простудами, насморками и воспалением легких. О канализации даже не спрашивайте…
Она принюхалась к густому зловонию мелких выгребных ям, закрытых ветошью.
Было уже почти темно, когда Тара остановила «паккард» у черного входа клиники и выключила двигатель. Несколько минут они сидели молча.
– То, что мы видели, не хуже сотни других районов трущоб, в которых я прожил большую часть жизни, – сказал Мозес.
– Простите.
– За что? – спросил Мозес.
– Не знаю. Просто чувствую себя виноватой.
Она знала, как неубедительно это звучит, и открыла дверцу «паккарда».
– Я должна взять из кабинета кое-какие документы. Я быстро, всего минуту. Потом я отвезу вас к дому Молли.
Клиника была пуста. Две медсестры закрыли ее и ушли домой еще час назад. У Тары был свой ключ, и она через единственную смотровую прошла к себе. Когда мыла руки, погляделась в зеркало над раковиной. Она раскраснелась, глаза блестели. Теперь она привыкла к нищете таких поселений, и они больше не приводили ее в уныние, как когда-то; напротив, она чувствовала себя полной жизни и необычно возбужденной.
Она положила в кожаную сумку через плечо папку с корреспонденцией и счетами, закрыла ящик письменного стола, убедилась, что вилка электрического чайника выдернута из розетки, а окна закрыты, выключила свет и вернулась в смотровую. И удивленно остановилась. Мозес Гама вслед за ней вошел в здание и сидел у дальней стены на белой кушетке для осмотра.
– Ох, – опомнилась Тара, – я слишком долго возилась…
Он отрицательно покачал головой, встал и прошел по кафельному полу. Остановился перед ней. Тара чувствовала себя неловко и скованно, пока он серьезно разглядывал ее лицо.
– Вы удивительная, – заговорил он низким глубоким голосом, какого она у него раньше не слышала. – Впервые вижу такую белую женщину.
Она не знала, что ответить, а он негромко продолжил:
– Вы богаты, у вас множество привилегий. У вас есть все, что может предложить жизнь, и, однако, вы приходите сюда. К этой бедности и несчастьям.
Он коснулся руки Тары. Его ладонь и внутренняя сторона пальцев были светло-розовыми, что составляло резкий контраст с тыльной стороной ладони и темными мускулистыми предплечьями. Кожа у него была прохладная. Она подумала: так ли это, или просто ее кожа слишком горяча? Ей стало жарко, где-то в глубине словно разожгли печь. Она посмотрела на его пальцы на своей гладкой светлой руке. К ней никогда не притрагивался черный мужчина – не притрагивался сознательно и надолго, как сейчас.
Ремень соскользнул с ее плеча и сумка глухо шлепнулась на пол. Тара держала руки перед грудью, невольно защищаясь, но теперь позволила им упасть вдоль тела и почти непреднамеренно прогнула спину и приблизила нижнюю часть тела к Мозесу. В то же время она подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза. Губы ее разомкнулись, дыхание участилось. Она увидела свое отражение в его глазах и сказала:
– Да.
Мозес погладил ее руку от локтя до плеча, и Тара закрыла глаза. Он коснулся ее левой груди, и Тара не отшатнулась. Рука Мозеса сжала ее грудь, и, чувствуя силу его хватки, ее плоть затвердела, а сосок разбух и уткнулся ему в ладонь. Он сжал его. Ощущение было острое и напряженное, почти болезненное; Тара ахнула, и по ее спине прошла волна, как расходятся круги после падения камня в тихую воду пруда.
Ее возбуждение было таким внезапным, что она растерялась. Тара никогда не считала себя чувственной. Шаса был единственным мужчиной, какого она знала, и ему потребовались все умение и терпение, чтобы заставить ее тело откликаться, но сейчас от одного прикосновения ее кости словно растаяли от желания, лоно размягчилось, как воск в огне, и она не могла дышать, так сильна была ее потребность в этом мужчине.
– Дверь, – прошептала она. – Закрой дверь.
И с благодарностью увидела, что он уже запер дверь на засов. Задержки Тара не вынесла бы. Мозес подхватил ее и отнес на кровать. Простыня на кровати была безупречно чистая и так накрахмалена, что слегка заскрипела под тяжестью Тары.
Он оказался таким огромным, что она пришла в ужас. Хотя Тара родила четверых детей, когда его чернота заполнила ее, она почувствовала, что ее словно раздирают надвое, но ужас сразу прошел и сменился своеобразным ощущением благоговения. Она была жертвенной овцой, и этим актом искупала все грехи своей расы, которые столетиями совершались против его народа; она стирала вину, которая была ее язвой, сколько она себя помнила.
Когда он наконец тяжело обмяк на ней и его дыхание ревом отдавалось в ее ушах, а его черную плоть сводили последние конвульсии, она с радостной благодарностью прижалась к нему. Ибо он навсегда освободил ее от вины – и одновременно навеки сделал своей рабыней.
* * *Подавленная после всплеска любви печалью и сознанием того, что ее мир навсегда изменился, по дороге к дому Молли Тара молчала. Она остановилась в квартале от дома и, не выключая мотор, повернулась и в свете уличных фонарей стала рассматривать лицо Мозеса.
– Когда я снова тебя увижу? – задала она вопрос, который до нее задавало великое множество женщин.
– Ты хочешь снова меня увидеть?
– Больше всего на свете.
В этот миг она даже не вспомнила о детях. Теперь для нее существовал только он.
– Это будет опасно.
– Знаю.
– Если нас обнаружат, наказание – позор, отвержение, тюрьма. Твоя жизнь будет уничтожена.
– Моя жизнь пуста, – негромко ответила она. – Невелика потеря.
