Графиня де Монсоро - Дюма Александр
«Нет, – говорил себе гасконец, – он не стал бы так распинаться в своей любви к герцогу Анжуйскому без какой-то задней мысли».
Шико, разбиравшийся в больных, захотел также убедиться, не является ли лихорадка графа комедией, наподобие той, которую разыграл перед ним в свое время Николя Давид.
Но Реми не обманывал, и, проверив пульс Монсоро, Шико подумал: «Этот болен по-настоящему и не в силах ничего сделать. Остается господин де Бюсси, посмотрим, на что способен он».
Шико поспешил ко дворцу Бюсси и обнаружил, что дворец сияет огнями и весь окутан запахами, которые исторгли бы из груди Горанфло вопли восторга.
– Не женится ли, случаем, господин де Бюсси? – спросил Шико у слуги.
– Нет, сударь, – ответил тот. – Господин де Бюсси помирился с несколькими придворными сеньорами и отмечает примирение обедом, отличнейшим обедом, уж поверьте мне.
«С этой стороны его величеству тоже пока ничего не грозит, – подумал Шико, – разве что Бюсси их отравит, но я считаю его неспособным на такое дело».
Шико возвратился в Лувр и в оружейной палате увидел Генриха, который шагал из угла в угол и сыпал проклятиями.
Король отправил к Келюсу уже трех гонцов. Но все они, не понимая, почему беспокоится его величество, заглянули по пути в заведение, которое содержал господин де Бираг-сын и где каждый носящий королевскую ливрею всегда мог рассчитывать на полный стакан вина, ломоть ветчины и засахаренные фрукты.
Этим способом Бираги сохраняли милость короля.
При появлении Шико в дверях оружейной Генрих издал громкое восклицание.
– О! Дорогой друг, – сказал он, – ты не знаешь, что с ними?
– С кем? С твоими миньонами?
– Увы! Да, с моими бедными друзьями.
– Должно быть, они в эту минуту лежат пластом, – ответил Шико.
– Убиты?! – вскричал Генрих, и глаза его загорелись угрозой.
– Да нет. Боюсь, что они смертельно…
– Ранены? И, зная это, ты еще смеешься, нехристь!
– Погоди, сын мой, смертельно-то смертельно, да не ранены, а пьяны.
– Ах, шут… как ты меня напугал! Но почему клевещешь ты на этих достойных людей?
– Совсем напротив, я их славлю.
– Все зубоскалишь… Послушай, будь серьезным, молю тебя. Ты знаешь, что они вышли вместе с анжуйцами?
– Разрази господь! Конечно, знаю.
– Ну и чем же это кончилось?
– Ну и кончилось это так, как я сказал: они смертельно пьяны или близки к тому.
– Но Бюсси, Бюсси?
– Бюсси их спаивает, он очень опасный человек.
– Шико, ради бога!
– Ну так уж и быть: Бюсси угощает их обедом, твоих друзей. Это тебя устраивает, а?
– Бюсси угощает их обедом! О! Нет, невозможно. Заклятые враги…
– Вот как раз если бы они друзьями были, им незачем было бы напиваться вместе. Послушай-ка, у тебя крепкие ноги?
– А что?
– Сможешь ты дойти до реки?
– Я смогу дойти до края света, только бы увидеть подобное зрелище.
– Ладно, дойди всего лишь до дворца Бюсси, и ты увидишь это чудо.
– Ты пойдешь со мной?
– Благодарю за приглашение, я только что оттуда.
– Но, Шико…
– О! Нет и нет. Ведь ты понимаешь, раз я уже видел, мне незачем идти туда убеждаться. У меня и так от беготни ноги стали на три дюйма короче – в живот вколотились; коли я опять туда потащусь, у меня колени, чего доброго, под самым брюхом окажутся. Иди, сын мой, иди!
Король устремил на шута гневный взгляд.
– Нечего сказать, очень мило с твоей стороны, – заметил Шико, – портить себе кровь из-за таких людей. Они смеются, пируют и поносят твои законы. Ответь на все это, как подобает философу: они смеются – будем и мы смеяться; они обедают – прикажем подать нам что-нибудь повкуснее и погорячее; они поносят наши законы – ляжем-ка после обеда спать.
Король не мог удержаться от улыбки.
– Ты можешь считать себя настоящим мудрецом, – сказал Шико. – Во Франции были волосатые короли, один смелый король, один великий король, были короли ленивые; я уверен, что тебя нарекут Генрихом Терпеливым… Ах! Сын мой, терпение такая прекрасная добродетель… за неимением других!
– Меня предали! – сказал король. – Предали! Эти люди не имеют понятия о том, как должны поступать настоящие дворяне.
– Вот оно что? Ты тревожишься о своих друзьях, – воскликнул Шико, подталкивая короля к залу, где им уже накрыли на стол, – ты их оплакиваешь, словно мертвых, а когда тебе говорят, что они не умерли, все равно продолжаешь плакать и жаловаться… Вечно ты ноешь, Генрих.
– Вы меня раздражаете, господин Шико.
– Послушай, неужели ты предпочел бы, чтобы каждый из них получил по семь-восемь хороших ударов рапирой в живот? Будь же последовательным!
– Я предпочел бы иметь друзей, на которых можно положиться, – сказал Генрих мрачно.
– О! Клянусь святым чревом! – ответил Шико. – Полагайся на меня, я здесь, сын мой, но только корми меня. Я хочу фазана и… трюфелей, – добавил он, протягивая свою тарелку.
Генрих и его единственный друг улеглись спать рано. Король вздыхал, потому что сердце его было опустошено. Шико пыхтел, потому что желудок его был переполнен.
Назавтра к малому утреннему туалету короля явились господа де Келюс, де Шомберг, де Можирон и д’Эпернон. Лакей, как обычно, впустил их в опочивальню Генриха.
Шико еще спал, король всю ночь не сомкнул глаз. Взбешенный, он вскочил с постели и, срывая с себя благоухающие повязки, которыми были покрыты его лицо и руки, закричал:
– Вон отсюда! Вон!
Пораженный лакей пояснил молодым людям, что король отпускает их. Они переглянулись, пораженные не менее его.
– Но, государь, – пролепетал Келюс, – мы хотели сказать вашему величеству…
– Что вы уже протрезвели, – завопил Генрих, – не так ли?
Шико открыл один глаз.
– Простите, государь, – с достоинством возразил Келюс, – ваше величество ошибаетесь…
– С чего бы это? Я же не пил анжуйского вина!
– А! Понятно, понятно!.. – сказал Келюс с улыбкой. – Хорошо. В таком случае…
– Что в таком случае?
– Соблаговолите остаться с нами наедине, ваше величество, и мы объяснимся.
– Ненавижу пьяниц и изменников!
– Государь! – вскричали хором трое остальных.
– Терпение, господа, – остановил их Келюс. – Его величество плохо выспался, ему снились скверные сны. Одно слово, и настроение нашего высокочтимого государя исправится.
Эта дерзкая попытка подданного оправдать своего короля произвела впечатление на Генриха. Он понял: если у человека хватает смелости произнести подобные слова, значит, он не мог совершить ничего бесчестного.
– Говорите, – сказал он, – да покороче.
– Можно и покороче, государь, но это будет трудно.
– Конечно… чтобы ответить на некоторые обвинения, приходится крутиться вокруг да около.
– Нет, государь, мы пойдем прямо, – возразил Келюс и бросил взгляд на Шико и лакея, словно повторяя Генриху свою просьбу о частной аудиенции.
Король подал знак: лакей вышел. Шико открыл второй глаз и сказал:
– Не обращайте на меня внимания, я сплю, как сурок.
И, снова закрыв глаза, он принялся храпеть во всю силу своих легких.
Глава ХLV,
в которой Шико просыпается
Увидев, что Шико спит столь добросовестно, все перестали обращать на него внимание.
К тому же давно уже вошло в привычку относиться к Шико как к предмету меблировки королевской опочивальни.
– Вашему величеству, – сказал Келюс, склоняясь в поклоне, – известна лишь половина того, что произошло, и, беру на себя смелость заявить, наименее интересная половина. Совершенно верно, и никто из нас не намерен этого отрицать, совершенно верно, что все мы обедали у господина де Бюсси, и должен заметить, в похвалу его повару, что мы знатно пообедали.
– Там особенно одно вино было, – заметил Шомберг, – австрийское или венгерское, мне оно показалось просто восхитительным.
– О! Мерзкий немец, – прервал король, – он падок на вино, я это всегда подозревал.
