Генри Райдер Хаггард - Собрание сочинений в 10 томах. Том 10
Зверь пустил в ход всю свою мощь. Когтями одной лапы он впился глубоко в мышцы левого бедра Хаддена, другой лапой содрал с его груди одежду и процарапал на обнаженной груди кровавые борозды. Зрелище белой кожи, казалось, привело его в полное бешенство; объятый яростной жаждой крови, он опустил свою квадратную морду и вонзил клыки в плечо своей жертвы. Но тут послышался топот ног и глухой стук тяжелой дубины, обрушившейся на леопарда. С гневным рычанием леопард поднялся на задние лапы, не уступая вышиной нападающему на него зулусу. Он замахал своими грозными лапами, готовый расправиться с черным человеком, как только что расправился с белым. Но тот нанес сокрушительный удар дубиной по его челюстям, и он опрокинулся навзничь. Прежде чем зверь успел подняться, дубина вновь с ужасающей силой обрушилась на его загривок и парализовала его. Леопард щелкал клыками, корчился, извивался, взрывал землю и груды листьев, но удары сыпались на него один за другим; наконец он судорожно рванулся в последний раз, сдавленно зарычал — и затих, а из его раскрошенного черепа вытекли мозги.
Хадден присел, весь в крови.
— Ты спас мне жизнь, Нахун, — тихо проговорил он. — Спасибо.
— Не благодари меня, Черное Сердце, — ответил зулус. — Король повелел оберегать тебя; я только выполнял его повеление. И все же этот тигр не заслужил такой участи; ведь он спас мою жизнь. — Он поднял и разрядил мартини.
И в этот миг Хадден потерял сознание.
Прошло двадцать четыре часа; все это время Хадден как будто провел в беспокойном, тревожном сне, если и слышал голоса, то не понимал, о чем они говорят; впечатление было такое, словно он куда-то, неведомо куда плывет. А когда наконец он очнулся, то увидел, что лежит на кароссе в большой, удивительно чистой кафрской хижине; и под головой у него вместо подушки — охапка мехов. Рядом стояла чаша с молоком; сжигаемый жгучей жаждой, он потянулся к ней, но, к его удивлению, рука бессильно упала на пол, точно рука покойника. Нетерпеливо оглядевшись, он не увидел никого, кто мог бы ему помочь, оставалось только лежать спокойно. Уснуть он не уснул, но глаза его закрылись, его охватило легкое забытье, затуманивая вернувшееся сознание. И тут он услышал мягкий голос, голос как будто звучал далеко-далеко, но он отчетливо слышал каждое слово.
— Черное Сердце все еще спит, — проговорил голос, — но его лицо чуть порозовело: скоро он проснется и придет в себя.
— Не бойся, Нанеа; конечно, он проснется, не такие уж опасные у него раны, — ответил знакомый голос Нахуна. — Он сильно ударился головой, когда его опрокинул леопард, поэтому он так долго в беспамятстве. Если он не умер до сих пор, значит, не умрет.
— Было бы очень жаль, если бы он умер, — продолжал мягкий голос. — До чего же он красив, никогда не видела такого красивого белого.
— А вот я что-то не замечал его красоты, когда он целился в мое сердце, — мрачно возразил Нахун.
— В его оправдание можно сказать, что он хотел бежать от Сетевайо. И я его хорошо понимаю, — послышался долгий вздох. — К тому же он предложил тебе бежать вместе с ним, и ты поступил бы вполне разумно, если бы принял его предложение. Мы могли бы бежать все вместе.
— Это невозможно, Нанеа, — сердито произнес Нахун. — Как я могу нарушить повеление короля?
— Короля? — повторила она, повышая голос. — Разве у тебя есть какой-нибудь долг перед ним? Ты служил ему верой и правдой; в награду за это через несколько дней он отнимет меня у тебя, а ведь я должна была стать твоей женой; но вместо этого я… я… — И она тихо заплакала, продолжая вставлять между всхлипываниями: — Если бы ты и в самом деле любил меня, ты думал бы больше обо мне и о себе, чем о Черном Слоне и его повелениях. Бежим же с тобой в Наталь, прежде чем это копье пронзит мою грудь.
— Не плачь, Нанеа, — сказал он, — мое сердце и так разрывается надвое между любовью и долгом. Ты знаешь, что я воин и должен идти путем, который указывает мне король. И я надеюсь, что скоро умру, ибо я ищу смерти, — лишь тогда я обрету мир и покой.
— Ты-то, может быть, и обретешь, Нахун, но что будет со мной? И все же ты прав, я знаю, ты прав; прости меня; я не воин, а женщина, чей долг повиноваться… королевской воле. — Она обвила его шею руками и долго рыдала у него на груди.
Глава IV. Нанеа
Бормоча что-то невнятное, Нахун выполз из хижины через круглое, похожее на леток дверное отверстие. Хадден открыл глаза и осмотрелся. Солнце садилось, и его последние лучи, проникая внутрь, разливались ласковым алым мерцанием. В самом центре хижины, опираясь спиной о закопченный столб из тернового дерева, в свете заката стояла Нанеа — воплощение кроткого отчаяния.
Как и многие зулуски, Нанеа была очень хороша собой — так хороша, что с первого взгляда на нее у Хаддена перехватило горло. Одета она была очень просто: на плечах — накидка из мягкой белой ткани, отделанной голубым бисером, на поясе — муча из оленьей шкуры, также отделанная голубым бисером, на лбу и левом колене — полоски серого меха, а на правом запястье — сверкающий медный браслет. Ее высокая обнаженная фигура была сложена необыкновенно пропорционально; лицо даже отдаленно не походило на лица туземок; в нем чувствовалось древнее арабское или семитское происхождение. Оно было овальной формы, с благородными орлиными чертами, с изогнутыми дугой бровями, полным ртом, слегка опущенным книзу по краям, с маленькими ушами, за которыми волнами спадали на плечи угольно-черные волосы, и с самыми прелестными, живыми, темными глазами, какие только можно себе вообразить.
С минуту Нанеа стояла неподвижно; ее лицо рдело в лучах заходящего солнца; и Хадден просто упивался ее красотой. Затем, с тяжелым вздохом, она отвернулась, и заметив, что он пробудился, быстрым движением прикрыла грудь и подошла, вернее, подплыла, ближе.
— Вождь проснулся, — сказала она с присущей ей мягкостью голоса. — Не подать ли ему чего-нибудь?
— Да, красавица, — ответил он, — я хочу пить, но слишком слаб, чтобы дотянуться до молока.
Она опустилась на колени и, поддерживая его голову левой рукой, правой поднесла чашу к губам. За то недолгое время, пока Хадден пил, с ним случилось нечто неожиданное и необъяснимое. Трудно сказать, что на него повлияло так сильно: прикосновение ли девушки, ее необычная смуглая красота или же нежная жалость в ее глазах, а может быть, и все вместе. Она задела какую-то тайную струну в его бурном, необузданном сердце, и его вдруг захлестнула страсть, не слишком, может быть, возвышенная, но вполне реальная. Ни на один миг не усомнился Он в значении того потока чувств, который затопил все его существо. С чем-чем, а с фактами Хадден умел считаться.
