Бернард Корнуэлл - Приключения Ричарда Шарпа. т2.
Веллингтон был далеко от этого места: он уже добрался до Третьей дивизии, указал ей новое направление, и она двинулась вперед. Французы уходили на запад, считая, что могут опередить британцев, но британцы шли к ним с фланга, поджидали сзади: измученные неделями марш-бросков, контрмаршей и тактических отступлений, они хотели драться.
Между Третьей дивизией и Арапилами спрятались в глубоком овраге другие британские части. Всадники, тяжелая кавалерия, только что прибывшая из Британии, горели желанием испытать своих коней: длинные палаши, как они говорили, слишком тяжелы для фехтования – но идеальны для того, чтобы бить пехоту.
Солнце выжгло равнину добела. Поле боя постепенно заполнялось, актеры один за другим появлялись на сцене, но не хватало той искры, из которой разгорится настоящая битва. Она возникла на западе, когда Третья дивизия врезалась в голову французской колонны. До тех, кто ждал на ферме у границы холмов, донесся приглушенный расстоянием треск мушкетов – как будто охапку хвороста бросили в костер. В воздух поднялись клубы дыма и пыли, и разглядеть, что происходит, оказалось возможно только в подзорную трубу. Колонна была смята, отброшена, а битва, начавшаяся на западе, уже мчалась на восток, возвращаясь к Арапилам.
Французские батальоны попятились: их превосходили числом, количеством пушек и мастерством генералов. Они считали, что возглавляют марш-бросок, а обнаружили себя на передовой. Их поражение превратилось в катастрофу.
Шарп наблюдал за происходящим. Как любой пехотинец, он ненавидел кавалерию: британские кавалеристы неоднократно оказывались бесполезными, а их командиры – бестолковыми. Но судьба тем жарким испанским днем отвернулась от французов: британские тяжелые драгуны, личные королевские телохранители, обрушились на них с севера. Они жаждали боя. Они появились двумя сомкнутыми шеренгами, на рысях, чтобы удержать строй, черные конские хвосты на их шлемах развевались. Шарп, глядя через подзорную трубу, заметил яркий блик, и вот уже в воздух взметнулись палаши.
Он не слышал звука трубы, пустившей их галоп, но видел, что кони пошли быстрее, все еще держа строй, и знал, что чувствует каждый из кавалеристов. Перед боем все ощущают страх, но эти люди сидели на огромных конях, ноздри им щекотал запах пороха, труба горячила кровь, а клинки ждали жертв. Французы оказались не готовы. Пехота может построиться в каре – в любом учебнике говорится, что ни одна кавалерия в мире не в состоянии прорвать грамотно построенное каре, – но французы не ожидали опасности и не успели перестроиться. Они еще отступали перед мощной атакой пехоты, отстреливаясь, перезаряжая на ходу и проклиная своего генерала, когда земля дрогнула.
Тысяча лучших в мире коней и тысяча клинков возникли из-под завесы пыли, труба звала их в атаку: в этот момент коня пришпоривают, заставляя скакать изо всех сил, строй ломается, но это уже не важно, потому что враг слишком близок. Кавалеристы, получившие цель, о которой обычно можно только мечтать, разинули рты в торжествующем крике, их длинные тяжелые палаши обрушились на французов. Страх превратился в ярость, в безумие, британцы убивали и убивали, рассекая батальоны на части, затаптывая противника, клинки взлетали и опускались, кони вставали на дыбы, пятились – и французы, не в силах противостоять, побежали.
Лошади преследовали их, длинные палаши били в спину. Тяжелые драгуны оставляли в толпе беглецов кровавый след. Убивать было несложно: французы показали спину, клинки били их в шею или по черепу. Всадники упивались бойней, они рычали при виде врагов, каждый их удар находил цель. Мушкетов не было слышно: они уступили место грохоту копыт, воплям и клацающим звукам, как будто сотни мясницких тесаков одновременно входили в колоды.
Кое-кто из французов ринулся за помощью к британской пехоте – красные мундиры расступились и помогли проскочить через строй: любой пехотинец больше всего боялся оказаться вне каре, когда в атаку идет кавалерия. Британцы звали французов в свой строй: они с трепетом наблюдали за действиями тяжелых драгун и понимали, что в следующий раз судьба может повернуться к ним другим боком, поэтому помогали противникам избежать гибели от рук общего врага всей пехоты. Искра превратилась в язык пламени.
Шарп, пользуясь привилегией наблюдателя, продолжал смотреть на поле боя с холма. Он видел, что левое крыло французов превратилось в мелкие группки людей, зажатые между конницей и строем Третьей дивизии. Драгуны, возглавляемые умелым командиром, снова и снова перестраивались, снова и снова атаковали, они бились, пока могли удержать в руках тяжелые клинки.
Восемь французских батальонов перестали существовать. Был потерян «орел», захвачено пять пушек и несколько сотен пленных с почерневшими от пороха лицами и глубокими рублеными ранами. Те, кто не сдался в плен, были рассеяны и истреблены. Кавалерия сделала свое дело. Судьба не полностью склонилась на британскую сторону: она потребовала смерти драгунского генерала – ему больше никогда не учить кавалерию сражаться. Но на этот день их работа была сделана: с бурыми от крови палашами наголо они вошли в историю и навсегда запомнят мгновения, когда все, что нужно было делать, – это чуть нагнуться вправо, резко рубануть и пришпорить коня.
Веллингтон начинал атаки одну за другой, с запада на восток: сперва Третья дивизия, за ней кавалерия. Теперь на равнину вышли новые действующие лица: они появились с обеих сторон высоты Сан-Мигель и двинулись на юг, нацеливаясь на краеугольный камень французского фронта, туда, где возвышался Большой Арапил. Шарп продолжал наблюдать. Он видел, как из маленькой долины между холмами и высотой Сан-Мигель выплескивается пехота, разворачивая строй за деревушкой. Знамена, которые достали из кожаных чехлов, реяли над батальонами. При виде их Шарп почувствовал прилив невыразимой гордости, знакомой каждому солдату.
Пушки на Большом Арапиле поменяли прицел: выстрел – и в британских шеренгах появились первые бреши. Сержанты скомандовали сомкнуть ряды, строй продолжил наступление.
В этот момент Шарп углядел знакомое знамя Южного Эссекса. Его захлестнуло глубокое чувство вины: он впервые не сражался вместе с ними. Он видел, как стрелки рассыпались в цепь среди пшеницы, и боялся, что они не справятся, – но рана слишком болела; к тому же, доктора сказали, что она может открыться и загноиться без должного ухода, и тогда он умрет.
На Большой Арапил наступали португальские войска. Части Четвертой дивизии, оставшиеся в живых после штурма главной бреши Бадахоса, среди которых был и родной для Шарпа полк Южного Эссекса, двигались правее. Ядра сыпались градом: французы нацелили свои пушки на равнину перед холмом, батареи безостановочно стреляли по британским и португальским шеренгам, в них появлялись зияющие пустоты, которые тут же заполнялись. Строй продолжал двигаться, только красные и синие мундиры оставались лежать среди притоптанной пшеницы. Французы, атаковавшие деревушку, отступили перед Четвертой дивизией и ее реющими знаменами. Британцам предстояло иметь дело с французскими пушками, отступающими отрядами и ускользнувшими из резни на востоке. Шарп примостил подзорную трубу на плече Хогана и начал всматриваться в рассыпавшуюся стрелковую цепь. Углядев Харпера, он стал следить за ним. Сержант отчаянно махал руками, заставляя роту рассыпаться и продолжать движение. Шарп снова почувствовал угрызения совести: сегодня он им не помощник, им придется драться самим. Он никак не мог избавиться от мысли, что кто-то из них погибнет – а он, Шарп, мог бы его спасти. Он понимал, что вряд ли сделает то, чего лейтенант Прайс и сержанты еще не делают, но неуютное чувство не проходило.
Пока, очевидно, победа склонялась на сторону британцев: левого фланга французов больше не существовало, теперь пришла очередь центра, и Шарп не видел, за счет чего тот может противостоять атакам. Разумеется, когда Четвертая дивизия займет территорию справа от Большого Арапила, французские пушки возьмут на передки[162] – но уже сейчас Шарпу, наблюдавшему с заросшего тимьяном холма, казалось, что французы потеряли желание сражаться. Над пшеничным полем тянулся дым, в воздухе свистели ядра, картечь и шрапнель, тысячи и тысячи двигались по равнине – и повсюду красные мундиры брали верх. Сегодня люди Веллингтона были непобедимы и беспощадны: спасти французов могла только ночь. Солнце уже клонилось к закату: оно еще сияло, но и темнота была не за горами.
Мармон всего этого не видел: над ним колдовали хирурги. Заместитель его был ранен, и командование армией пришлось принять следующему по званию, генералу Клозелю. Тот понимал, что происходит: исход битвы предрешен. Но он был молод, половину жизни провел в армии и не собирался проигрывать. Пусть левый фланг разбит за счет эффекта внезапности, а центр атакован, игру можно продолжать. Сражаться его учил настоящий мастер, сам Наполеон, и Клозель решил: пусть центр сражается, а он тем временем соберет в кулак все резервы под прикрытием Большого Арапила. Под его командой огромные силы, тысячи штыков: их просто надо придержать, дождавшись нужного момента, а потом двинуть этот огромный кулак, нацелив прямо в центр армии Веллингтона. Битва еще не проиграна, победа может достаться любому.
