Джеймс Фенимор Купер - Краснокожие. Хижина на холме. На суше и на море
Глава XXVI
Оба экипажа спешили удалиться друг от друга. И мне, и тому капитану пришла одна и та же мысль: вместо того, чтобы отдать наши суда на произвол стихии, «Аврора» стала править направо, а англичанин — налево, хотя ветер гнал нас по одному и тому же направлению. Понемногу мы начали поднимать паруса.
К вечеру буря улеглась, море и ветер становились тише. Ночь прошла благополучно, а к утру море и совсем успокоилось. Оба судна распустили все паруса. Когда экипажи разошлись завтракать, мне удалось придвинуться к англичанину, и я окликнул его в рупор: — Какое это судно?
— «Ле Дэнди», капитан Роберт Фергюсон. А вы кто?
— «Аврора», капитан Милс Веллингфорд. Откуда вы?
— Из Рио-де-Жанейро, направляемся в Лондон. А вы?
— Из Нью-Йорка, идем в Бордо. Скажите, не находится ли у вас на борту американец по имени Мрамор? Нам вчера показалось, что его видели у вас на корме; это наш старый товарищ, мы оттого и последовали за вами, чтобы узнать о нем.
— Как же, как же, — ответил капитан, — он сейчас выйдет; теперь он внизу укладывает свои вещи, кажется, он хочет просить вас взять его к вам, чтобы вы его доставили в Соединенные Штаты.
Не успел он окончить этих слов, как Мрамор показался на палубе, помахивая шляпой в знак благодарности. Тотчас же мы спустили лодку, в которой отправился Талькотт за нашим дорогим другом, и через каких-нибудь двадцать минут я с радостью пожимал руку Мрамора.
В первую минуту свидания он ничего не мог говорить от волнения, решительно со всеми обменялся рукопожатиями и казался удивленным, но вместе и восхищенным, что нас всех было так много.
Приказав снести его сундук в каюту, я сел рядом с ним. Но и мои пассажиры очутились тут как тут.
Пока свирепствовала буря, они дали мне вздохнуть. Но лишь только ветер утих, они опять затараторили. Их интриговало столь странное появление у нас Мрамора, и все трое поместились около нас, жадно ловя каждое слово из нашего разговора.
Пересесть на другое место на палубе не имело бы смысла — они последовали бы за нами. Я решился. Сказал Талькотту и Мрамору, чтобы они шли за мной, и мы все взобрались на грот-марс и уселись там, как три кумы, только что допившие последнюю чашку чаю. Какая благодать! Ни Сара, ни Жанна не могли теперь добраться до нас!
— Ну их к черту! — грубо сказал я. — Право, святой, и тот потерял бы с ними терпение; кажется, мы теперь от них на почтительном расстоянии. Надеюсь, что они сюда не прилезут.
— А если они явятся сюда, — сказал Талькотт, смеясь, — то мы спасемся на бом-салинге, а в крайнем случае и на бом-брамселе.
— Я понимаю, — проговорил Мрамор, подмигивая одним глазом, — у каждой из этих особ уши — за четверых, не так ли, Милс?
— Да, только прибавьте еще, что языков за сорок, тогда будет полнее. Но, слава Богу, мы теперь одни. Рассказывайте же нам скорей, дорогой Мрамор, что вы делали и где пропадали? Вы ведь знаете, что мы с Талькоттом — ваши верные друзья и всегда рады разделить с вами все, что имеем.
— Спасибо вам, милые мальчики, спасибо от всего сердца, — проговорил Мрамор, вытирая слезы обшлагами рукава. — Нечего делать, надо удовлетворить ваше любопытство, хотя мне тяжело вспоминать свое упрямство и безумие. Итак, вы меня, наверное, искали в тот день, когда судно отчалило от острова?
— Еще бы! Но, не найдя вас, мы были уверены, что вы устрашились одиночества и уехали раньше нас.
— Отчасти вы были правы, а отчасти — нет. Когда вы отошли, я подумал и сказал сам себе: «Моисей, они ни за что не уйдут без тебя, они не решатся оставить тебя здесь на острове одного; если ты хочешь настоять на своем, то необходимо скрыться от них, пока «Кризис» не распустит все паруса». Ах, да, кстати, что сделалось со старым судном? Вы мне' ничего не говорили о нем.
— Оно нагружалось в Лондон, когда мы уходили.
— И' судовладельцы не решились поручить вам команду вследствие вашей молодости, несмотря на все ваши старания для них?
— Напротив того, они предлагали мне и даже просили, но я предпочел приобрести «Аврору» — это моя собственность.
— Слава тебе, Господи! Теперь будет хоть один честный человек среди судовладельцев.
— Мрамор, но вы знаете, вас ждет в Нью-Йорке кругленькая сумма — тысяча четыреста долларов, часть вашей награды и жалованье.
Мрамор вытаращил глаза. Человек редко остается равнодушным к деньгам, и Мрамор повеселел при этом известии. Затем он пристально посмотрел на меня и почти грустно сказал: — Милс, если бы у меня была мать, как бы я ее осчастливил на старости лет! И зачем это деньги достаются людям, у которых нет матери!
Я дал ему успокоиться, а потом напомнил, что мы ждем продолжения его истории.
— Итак, я вам сказал, что принялся рассуждать и решил, что вы меня потащите насильно, если я здесь останусь до следующего дня. Поэтому я сел в шлюпку, выехал из бассейна и пустился в открытое море. Когда же вы отъехали на значительное расстояние, то я возвратился в свои владения, где уж больше некому было противиться моим желаниям и бороться с моими фантазиями.
— А! Как я рад, что вы заговорили теперь иначе. Конечно, вами тогда руководил каприз, а не рассудок. И вы не замедлили сознаться в своей ошибке, мой друг, и стали скучать по родине?
— Ваша правда, Милс; хотя у меня не было ни матери, ни брата, ни сестры, но у меня была родина, друзья, что бы я там ни говорил. А, главное, я думал и тосковал о Вас, как мать, которая в разлуке с детьми.
— Бедный друг! Каким одиноким вы почувствовали себя!
— Первое время я работал над сооружением курятника; но к концу недели увидал, что куры да свиньи плохая компания для человека. И потом я вообразил сначала, что я один на острове; но, к стыду своему, я чувствовал, что меня преследует дьявол. Так вот как, Милс, что бы мы ни делали, но надо всегда иметь будущее или прошлое. А меня что ждало? Ничего. Что было? Тоже мало утешительного, оставалось лишь вспоминать о своих старых грехах.
— Я начинаю теперь понимать ваше состояние; но что же вы сделали?
— Уехал. Снарядил свою шлюпку, нагрузил ее провизией и марш в дорогу.
— Значит, владение землей Мрамора предоставлено теперь скотному двору?
— Да, Милс, и я надеюсь, что бедные животные не умрут с голоду; я позаботился о них. Уехал я два месяца спустя после вас.
— А в одиноком плавании тоже не весть какая сладость! Вы были все так же одиноки, как и на суше!
— Что вы говорите! Да разве моряк может чувствовать себя одиноким на море? К тому же, на море всегда есть дело. А большое пространство меня не пугало. Надо было только опасаться нападения дикарей. Днем я летел на всех парусах, к ночи складывал их и засыпал, как милорд. Я все время находился в прекрасном настроении духа; и один из самых счастливых моментов моей жизни был тот, когда с моих глаз исчезли верхушки деревьев острова.
