Иезуиты. История духовного ордена Римской церкви - Генрих Бёмер
Их рвение было так пламенно, что разжечь его мог только сверхъестественный, божественный принцип. Их вера была искренна, их жизнь чиста и сурова; они приносили ее каждую минуту, до конца своих дней в жертву долгу и Богу. Если бы их вера была менее суеверная и менее детская, если бы их учения были менее непроницаемы для разума, этого вечного католицизма, я бы признал в людях, о которых только что говорил, учителей, наиболее достойных притронуться своими благочестивыми руками до нежной души юношества; я увидел бы в их институте школу и образец для всех преподавательских корпораций.
Вольтер, который также был их учеником, тоже воздал им должное. Во врагах гуманной философии он чтил учителей своей молодости. Как и он, я почитаю их, я преклоняюсь перед ними в их добродетелях. Правде не нужно клеветать на самую маленькую добродетель, чтобы одержать победу при помощи лжи. Это было бы иезуитством философии. Разум должен одержать победу при помощи правды».
Вместо заключения я мог бы ограничиться этой цитатой. Однако, прежде чем предоставить слово Бёмеру, я хочу точнее определить, каким мотивам следует приписать и в какой мере возможно принять критические нападки, направлявшиеся на орден иезуитов не только с XVIII века, но и с момента его возникновения. Отрицательный смысл, придаваемый самому слову «иезуит», идет не от «Provinciales», как это часто утверждают. «Monita privata» появились в 1614 году. Выражение «Artes iesuiticae» вошло в употребление с этой эпохи. Уже в XVI столетии в недрах самого Общества начинают раздаваться голоса, предостерегающие иезуитов от пороков, которые должны были, так же как и их добродетели и успехи, привести к их падению, гордости, честолюбия и жадности. Вот что писал отцам будущий генерал ордена Франциск Борджиа в 1650 году: «Настанет время, когда общество будет всецело отдаваться человеческим знаниям, совершенно оставив в стороне добродетель. В нем будет господствовать честолюбие, гордость, надменность… Если взоры наших братьев обратятся к богатым, то у них будет изобилие благ земных, но они будут совершенно лишены… благ духовных». Генерал Аквавива в 1587 году говорил иезуитам: «Любовь к вещам мира сего и придворный дух… являются в нашем обществе опасной болезнью. Почти без нашего ведома зло постепенно проникает к нам под прекрасным предлогом приобрести симпатии государей, прелатов, вельмож и привлечь к обществу эти категории лиц для служения Богу и ближнему. Но на самом деле мы ищем всего этого ради наших собственных интересов». Некоторые папы, особенно Климент VIII, жаловались на гордость иезуитов, на их манеру проникать всюду с целью выведать семейные тайны, на их упорство в защите своих заблуждений, на их ни с чем не сравнимое самомнение. Но в то же время папы не переставали признавать и превозносить достоинства и заслуги ордена. Климент XIII засвидетельствовал иезуитам как раз в тот момент, когда они подверглись наибольшим нападениям, такое уважение, авторитетность которого не могло подорвать даже осуждение Климента XVI. Столь многочисленный и могущественный орден, действовавший в течение многих лет в различных местностях, и своими недостатками, и своими добродетелями не мог не дать повода для самых противоположных оценок.
Так же обстоит дело и с оценками иезуитской морали. Упреки, направленные против иезуитов, могли быть с таким же правом адресованы и против других орденов. Они относятся к целой системе, за которую иезуиты не ответственны. Самое большее, что можно сказать, – это то, что масштабы их деятельности и честолюбивое стремление без конца расширять свое влияние заставили их преувеличивать тенденции, не являвшиеся их личным достоянием, и применять в своих миссиях приемы, несомненно, опасные, но продиктованные похвальными намерениями.
Не большее значение имеет и другой упрек. Ордену ставили в вину, что среди огромного числа иезуитов, которых он так тщательно рекрутировал и так долго и интенсивно воспитывал, он не воспитал ни одного гениального человека. «Все они, – говорит Мишле, – отличались достоинствами и образованием; некоторые из них были героями, обладавшими удивительной настойчивостью и мужеством; но, несмотря на все это, ни одного крупного таланта! Что можете вы ожидать от человека, который отдал свою душу? Это опустошенный человек». Этот упрек был предъявлен ордену уже в XVII веке, и списки великих иезуитских философов, ученых и писателей, составленные Черутти в «Апологии иезуитов», лишь подтверждают его справедливость. Несомненно, что интеллектуальная дисциплина, которой были подчинены иезуиты, не благоприятствовала развитию оригинальных свойств ума и что в том случае, когда эта оригинальность проявлялась в ком-либо из них, его удаляли если не из ордена, то из коллегии. Наиболее замечательный проповедник и писатель, которого дал орден Франции, Бурдалу, является выдающимся психологом и логиком, но посредственным мыслителем. На благочестивой литературе иезуитов лежит печать такой приторности и младенчества, которые отличают ее среди всех других. Я не думаю, чтобы среди всей литературы по религиозным вопросам можно было бы найти столь многословное и в то же время пустое по смыслу произведение, как «Жизнь Иисуса Христа» отца Колериджа, в 19 томах, где жизнь Христа до рождения и после смерти занимает несколько томов. Напротив, если порабощение ума схоластической традицией учений Аристотеля и Фомы Аквинского, страх перед новизной, индивидуальной мыслью, перед философской спекуляцией и трансцендентализмом помешали возникновению всякой оригинальной философии и даже появлению какого-либо ученого с творческим умом, то сильные умы, входившие в состав Общества, вынужденные заниматься более конкретными предметами, становились часто превосходными эрудитами, археологами, нумизматами, хронологами, математиками, физиками, вызывавшими удивление своим трудолюбием и основательностью. В ограниченных пределах они проявляли даже такую твердость критической мысли, которая должна была бы поразить нас, если бы мы не приняли во внимание, что для многих из них подавление какого бы то ни было индивидуального мышления в области богословия и философии покоится на известном агностицизме и предоставляет тем самым большую свободу их мысли вне этой запретной сферы. Нужно ли упрекать их и за то, что из их среды не вышел ни один великий художник, и ставить им в вину так называемый «иезуитский стиль»? Не их вина, что они появились в тот момент, когда все искусства находились в состоянии глубокого упадка. Не они являются изобретателями иезуитского стиля. Они получили его от Виньолы и его учеников. Самое большее, за что их можно упрекнуть, – это то, что они внесли в свои храмы тот дурной вкус, то жеманство и напыщенность, которые так портили и их литературу. Впрочем, разве это важно? Как бесплодны все эти критические нападки! Говорят, Общество Иисуса не создало ни великих мыслителей, ни великих художников, ни даже великих аскетов! Но разве для этого
