Страшные сказки народов мира - Пётр Гуляев
– Глянь, бабоньки, – захлёбываясь от смеха, завизжала Мавра, – Дед хоть и мёртвый, а кочерыжка-то шевелится! Помнит, старый хрен, за что его бабьё любило.
Анке показалось, что хата вздрогнула от оглушительного гогота. Морковка между ног Деда и правда шевелилась – с Анкиной позиции было хорошо видно, как ловко дёргает за привязанную к корнеплоду верёвочку её родная бабка Ядя. Морковь поднималась и опускалась, каждым движением вызывая приступы смеха у собравшихся вокруг смертного одра женщин. Чтобы не засмеяться, Анка зажала себе рот обеими руками. Не хватало ещё, чтобы её заметили – пальцы у бабы Яди были крепкие, железные. Так за уши оттаскает – неделю гореть потом будут.
– Ох и мужик был твой Цимка, – продолжила паясничать тётка Агапа, – Весь мир солдатом прошёл – и Крым, и Рим повидал, а ещё больше перещупал. Как только морковка не стёрлась!
Матушка Анки, игравшая роль вдовы, прыснула. До конца выдержать роль безутешной плакальщицы среди общего веселья у неё не вышло. Шуточки, которые отпускали женщины в адрес почившего, становились всё более сальными и неприличными. Анка пару раз даже заткнула уши, чтобы не слышать особо скабрёзных замечаний. А уж когда бабка Глафира взяла ярко-жёлтое достоинство Деда обеими руками и принялась его раскачивать из стороны в сторону, словно просо в ступе толкла, то девочка и вовсе зажмурилась. Немудрено – уж на что Варька бесстыжая, и та вон отвернулась.
Отсмеявшись, женщины стали собирать усопшего в последний путь. Читать панихиду по Деду вышла молодка Геля, наряженная попом. Выскочившая замуж минувшим летом Гелька была брюхата восьмой месяц, а потому под длинным чёрным платьем, да с моховой бородой на пол-лица и впрямь походила на толстопузого батюшку Игнатия с соседнего села. Пока она бормотала себе под нос «молитвы» и брызгала по углам огуречным рассолом, маменька снова запричитала:
– Ты ж мой миленький дружочек, сколько было славных ночек. Целовала б тебя в губки, да ты бегал к чужой юбке. Надо ж было дуба дать – кому теперь меня…
Закрывать уши Анке не пришлось – последнее слово потонуло в общем хохоте. Даже «поп» и тот так смеялся, что половина бороды отклеилась и свисала теперь на высокую девичью грудь. Вот уж не думала Анка, что её матушка владеет такими лицедейскими навыками. Натурально как плакала! Видал бы её сейчас батя – тут и взревновать к этому Деду недолго.
Наконец женщины подхватили покойника с разных сторон и понесли вперёд ногами из избы. Последней покинула дом мнимая вдова. Как только дверь за матерью затворилась, Анка вылетела из своего убежища и метнулась к окошку. Похоронная процессия далеко не пошла – денёк выдался прохладным, зима напоследок пыталась взять своё. Чучело закопали в снег через дорогу от хаты – под старой берёзой. Сверху сугроб обильно присыпали соломой – чтоб «теплее старичку было». Горланя похабные частушки, толпа направилась обратно к дому, на поминки.
Оставшаяся часть дня прошла так же весело. Только теперь за стол пустили и детвору. Мужчины вернулись с соседнего хутора, уже изрядно подогретые смородиновой наливкой. Стол, щедро приготовленный бабой Ядей, ломился от угощений. Среди больших глубоких тарелок с ухой и кашами красовались тарелочки поменьше – с горячими блинами и смаженками. Тут и там высились пузатые бутыли с медовой настойкой. Под столом стояла деревянная бадья с обжигающе ледяным квасом. Пока взрослые закусывали пахучую настойку солёными грибами, Анка с удовольствием налегала на любимые драники с густой сметанкой. Наглому рыжему коту Юзику, тёршемуся у Варькиных ног, перепало несколько зраз и целый кусок свиной рульки. Песни за столом не умолкали до позднего вечера. Гости расходились глубоко за полночь, когда в самом верху иссиня-чёрного неба гигантским блином зависла луна. Первый день Масленичной недели выдался на славу – даст Бог, и весна будет хорошей.
Как только все домочадцы заснули, Анка осторожно вылезла из-под шерстяного пледа и бесшумно соскользнула с полатей. Чуткий на звуки Юзик приподнял голову и с ленцой поводил красивыми зелёными глазами, наблюдая за действиями девочки. Под доносившийся с печи батин храп Анка натянула валенки, накинула тулупчик, повязала на голову и плечи колючую бабушкину шаль и, подмигнув коту, тихонько вышла за порог.
Стараясь не хрустеть снегом, девочка вышла за изгородь и перешла дорогу. Остановившись у берёзы, она с любопытством смотрела на кучу соломы, накрывшую «могилу» Деда. Лежать теперь бедолаге тут целую неделю, пока его не достанут обратно на свет божий, да не сожгут вместе с чучелом Зимы, чтобы наступающий год был тёплым и урожайным.
Анке стало очень интересно взглянуть на Деда поближе. Она присела на корточки и разрыхлила рукавицей снег. Погребение оказалось совсем неглубоким – из-под снега на девочку всё так же бессмысленно пялились костяные пуговки глаз чучела. Анка мягко погладила соломенный лоб мертвеца и ойкнула.
Из сугроба вынырнула тряпичная рука и неожиданно крепко схватила девочку за плечо. Вторая рука зажала ей рот. Чучело поднялось из снега во весь рост и притянуло Анку к своему безобразному лицу. В призрачном лунном свете неживые глаза Деда казались теперь зловеще бездонными.
– Почто из хаты не ушла? Почто мамку не послушала? Почто за срамом подглядывала? – прошелестел мертвенный голос чудовища. – Иди к Дедушке. Уж я тебя порадую, побалую.
Рука чучела принялась шарить по Анкиному тулупу, залезла ей за пазуху, ощупала худую детскую грудь и живот. Овчинная борода тёрлась о лицо девочки, картофелина больно тыкала её в глаз. Противно пахло мокрой псиной и залежалыми тряпками.
– Ай, хороша! Ай, молода! Зиме понравится. Зима останется, – приговаривало чудовище, продолжая лапать девочку. Анка мычала и брыкалась, пытаясь выбраться, но соломенная хватка была мёртвой. Дед развернулся и на плохо гнущихся ногах побрёл прочь за околицу да вниз, к реке. На белоснежной скатерти водоёма жуткой пастью чернела полынья.
Анка царапала страшилище за морду, лягала его ногами, кусала зажавшую ей рот лапу, но всё было впустую. Медленно, но верно они приближались к реке. Самый крайний дом деревни уже остался позади. Сердце девочки готово было выскочить из груди. Она взглянула на высокую беспечную луну, и страх внутри вдруг сменился глубокой тоской. Стало невыносимо грустно от того, что её недолгая жизнь сейчас оборвётся. Жалко, что она так и не побывала в городе на ярмарке, не попробовала того самого сахарного петушка на палочке. Жалко мамку с батей. Жалко, что не слушалась их и безобразила. Вспомнились отцовский храп, урчание свернувшегося клубочком Юзика, потрескивающие угольки в
